Любовь на коротком поводке - Ольга Горышина

Впрочем, что-то там еще клокотало в ушах — закипало и булькало, но шкала внутреннего термометра сорвалась вниз в ту же секунду, как Олег отступил на шаг, не придержав мое обмякшее тело даже из жалости… Схватившись за спинку стула, я выглядела растрепанной раскрасневшейся разиней — проворонила поцелуй и упустила возможность сказать правду… Сейчас по моему лицу расползалась другая, которую любой мог прочитать без всякого словаря.

— Так мне врать друзьям или все же сказать правду?

Олег склонил ухо к вздернутому плечу, и только тогда я заметила, что он тоже держится за спинку стула — правда, другого: впрочем, у него он не так качался, как у меня. Я нажала на свой ещё больше — и ладонь заныла от врезавшейся в кожу деревяшки, но я хотя бы привела тело в состояние покоя, хотя бы внешне. Меня хотя бы не качало…

— Какую правду? — проговорили мои пересохшие губы.

Ложь оставалась внутри меня, пусть и прожгла легкие насквозь, потому так трудно давался каждый новый вдох.

— Под вопросом у нас только одна правда — моя ли ты девушка или не моя?

Две, сестра я Максу или не сестра…

— А ты не представляй меня друзьям ни в каком статусе. Просто назови два имени: Мила и Агата. Скажи, что тебя попросили присмотреть за нами на время отпуска. Ведь это правда, почти…

Олег опустил глаза и выдохнул:

— Выкрутилась… Агата, ты слышишь, она выкрутилась! В который раз!

И он присел подле собаки и попросил дать лапу. Она не дала… Зато лизнула в нос и, усевшись в раскоряку, принялась тыкаться холодным носом ему в лицо. Вот как не стыдно?! Приличная ведь собака была!

— Когда ты смотришь вот так мне в глаза, — продолжил Олег прерывистым шепотом общение с собакой. — Это ведь не значит, что ты хочешь съесть мой бутерброд? Ты ведь можешь просто радоваться нашему с тобой общению, ведь можешь? — Агата потянулась к его лицу и лизнула. — Вот что ты хочешь сейчас мне сказать: дай пожрать или что я тебе нравлюсь?

Агата снова лизнула его, но больше не села — стоя вилять хвостом было удобнее.

— Пожрать, да?

Он резко поднялся, схватил с тарелки последний кусочек сыра и швырнул на пол. Не протянул на ладони, как всегда, а именно швырнул. Но Агата повела себя как благородная дама, а не дама полусвета: даже головы не повернула к подачке.

— Значит, не подлизываешься…

Он нагнулся за сыром, и Агата радостно стянула его с ладони, заглотив весь кусок, не жуя.

— Дай лапу, — последовал приказ, и Агата подала теперь лапу без разговоров, без лая и даже без виляния хвостом. — Вот интересно, о чем она думает в этот момент? — теперь Олег смотрел на меня, но не дал мне даже секунды на размышление. — Мы вот подаем руку в знак приветствия или заключения договора и не обязательно при этом рады этому человеку. Знаешь, что такое антропоморфизм?

Я кивнула, хотя с ходу не смогла вспомнить соответствующую статью в толковом словаре. Наверное, все-таки Олег читал меня без всякого словаря и поэтому, не повышая голоса, сообщил:

— Это перенос человеческого поведения на животных. И вообще на живую природу. Даже на облака или коряги в лесу — мы во всем можем увидеть профиль человека. Мы постоянно сравниваем все с собой, но ведь другие не обязаны чувствовать то, что чувствуем в такой же ситуации мы, ведь так?

Я снова кивнула. Зачем-то… От меня не ждали ответа. Я вообще не понимала, что в сущности от меня ждут…

— Вот и Агата, она же не подает лапу первой, но все же отвечает на протянутую тобой руку. Но не факт, что она испытывает хоть какую-то радость от рукопожатия человека. Возможно, она просто выучила цепочку: команда, выполнения, вознаграждение… И то, что ей действительно нужно от рукопожатия, так это, чтобы ее погладили или дали вкусняшку… И думает она в момент подачи лапы о будущем наслаждении и именно поэтому у нее горят глаза, и мы, люди, собственно не имеем к ее радости никакого отношения. То есть ей абсолютно плевать, кто дает команду — я, ты или вообще посторонний человек… Так получается или не так?

Он снова приложил ухо к плечу, облокотившись на спинку стула, но не стал выглядеть смешным. Смешной в его и собственных глазах была я… Я, до которой наконец-то дошло, о какой собаке речь. Вернее, о какой сучке… Да, да, меня так завуалировано назвали сучкой…

— Олег, это не так… — выдала я едва слышно. Голос пропал, сбежал, испугался. Спрятался не в пятках, а в груди, и сердце уже устало бешено биться, чтобы вытолкать его оттуда.

— Что не так? Ты хорошо разбираешься в собаках?

На его губы вернулась усмешка — та, что так бесила меня в нем. Но я не улыбнулась в ответ, не оскалилась, не залаяла.

— Я целуюсь с тобой, потому что ты мне нравишься.

И сердце провалилось в пятки — замерло, и я услышала, как хрустнуло под весом мужской руки хлипкое дерево стула.

— Это не то, что ты подумал…

Я смотрела на него беспомощная, позабывшая, как складываются мысли в слова, а слова в членораздельные предложения…

— А ты уверена, что ты знаешь, что я подумал. Мозг находится в голове, — и Олег оставил стул, чтобы тронуть свои вихры. — Его не видно. У живого человека нельзя разобрать его по спагеттинам. И у животного нельзя. Нельзя понять, что человек думает, но можно оценить, что человек делает, поэтому придумали эксперименты. Человека или животное помещают в определенную ситуацию и смотрят, как он будет действовать… И потом делают соответствующие выводы, которые базируются на анализе поведения других особей в данной ситуации. Очень редко, когда у представителей одного вида наблюдается разная реакция…

— Вот зачем ты это говоришь?!

Голос если даже не сорвался, то точно взлетел вверх, вместе с моей рукой, и она зависла в воздухе на краткое, но такое длинное мгновение. Достаточно длинное для того, чтобы Олег сумел схватить меня за запястье и притянуть к себе.

— Пытаюсь понять, что происходит, путем экспериментов, потому что иначе мне не залезть в твою голову… — он бросил мою руку и теперь стиснул ладонями уши. — Вот так бы и оторвал ее и вытряс мозг, если он вообще у тебя имеется, чтобы сунуть под микроскоп. Ты когда-нибудь рассматривала под увеличительным стеклом волос? — Я кивнула. Это единственное, что я могла сейчас сделать. — Он становится как бы прозрачным, верно? И кажется, что сквозь него все видишь. Вот так и с людьми — чем ближе, тем кажется понятливее. Но это обман. Ничего непонятно. Ничего, слышишь?

Как я могла слышать, когда он сдавил мне уши до состояния морских ракушек. Все шумело, все плыло, и я зажмурилась, а потом и открывать глаза стало незачем — я просто ответила на поцелуй… настоящий, длинный, болезненный, дурманящий, отчаянный… Сильные руки сжали теперь мне грудь, и я молилась, чтобы они не поднялись к шее — она бы их объятий точно не выдержала, переломилась, как былинка на ветру. Меня сносило в сторону, от стола, к дивану, к его спинке, через которую пришлось перегнуться — а я со школы не делала мостик. Но я не сломаюсь… А Олег именно это и делает — ломает мое сопротивление. Не ждет, когда я сама прекращу перед ним ломаться.