Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

Таинственный незнакомец зашвырнул шляпу в угол, обнажив шевелюру — соль с красным перцем. Скинул плащ, обнажив вышитый на колете с «гусиной грудью» знак ордена Калатравы.

— Да, я тот, кто некогда получил метку от вашего друга и наставника, — сообщил, — а потом перебежал вам дорогу перед купцом-самоподжигателем. Впрочем, два года назад я занимался совсем иным делом, а потому о былом — хватит. Теперь же… Теперь меня травят, как волка. Видите ли, я провел некоторое расследование. Искал серебро…

— …а нашел ячмень?

— Серебро тоже. И, видимо, собственную смерть. Впрочем, что это я расклеился… Всегда знал, что в постели не умру. Так почему не на этой неделе? Севилья прогнила, довериться мне некому, у вас же репутация Цербера. Потому я и здесь… В общем, я намерен морочить голову убийцам так долго, сколько смогу. Ваша цель — передать бумаги с плодами моих трудов адмиралу Исаси. Он должен прийти недели через две, если повезет с ветром… Столько я не пробегаю. Потому — оставляю дело на вас и вашу совесть. Если вы честный слуга короля, вы исполните свой долг. На большее рассчитывать не смею, да, в общем, и не имею в том нужды.

— А что там, в бумагах?

— Ничего особенного. Нанесение ущерба флоту, почище французских пушек. Еще контрабанда, торговля с врагом и прочие мелочи.

— Позволите взглянуть?

— Пожалуйста. Имеете право знать, за что будете рисковать шкурой.

Прерывистый свет свечи вырывает с бумаги имена и дела, по коим должно воздаться. Провоз неучтенных слитков из Перу… Вице-король… Португалия… Печатный пресс в известном месте… Избыток лошадей, кажущийся благодаря суете в порту, подложный в бумагах. Ячмень, уходящий через английские руки кормить кавалерию мятежников. То-то суда частят — им плавать вовсе не далеко: до Лиссабона и обратно! При этом у мошенников чистые книги — благодаря сговорчивости офицера галерной эскадры. Офицера с очень знакомой фамилией.

Дон Антонио де Теруан. Один раз хотел убить. Другой — выручил. Брат жены друга, и не только… Увы, лист из дела не вырвешь, а королевский комиссар адмирал Исаси не будет различать между жадным дураком и искренним изменником. Взять бумаги и не давать им хода — нельзя. Предательство — иудин грех. Так что, отказать? Рыцаря убьют, бумаги снимут с тела… Пока — с языка сыплются окатистые слова, не завершающиеся ни отказом, ни обещанием.

— Понимаю, почему вы выбрали меня. Кажется, мы вышли к одному и тому же месту с разных сторон.

Темная фигура напротив кивает.

— Жаль, до конца доберется один. Первая мишень — я. Постараюсь, пока жив, оставаться и единственной. Но, когда при мне не обнаружат бумаг, вам припомнят эту встречу. Так беретесь?

Взгляд Диего шарит по столу. Вино в глиняных стаканах, душистый пшеничный хлеб, вяленая рыбина… Пламя свечи, раздувшееся огненным шаром благодаря темноте, или? Алькальд уже решил, но продолжает рассматривать пламя. Губы движутся. Очередной псалом — тому, к кому, иначе как в молитве Господней, обращаются редко. К безжалостному, который собственного сына заставил испить чашу земных страданий. Правая рука сжимает эфес меча.

Зато рыцарь — улыбается, глядя на сидящего перед ним мальчишку. У парня чуть руки не трясутся! Что ж, теперь он их потрет… или умоет. Одно хорошо: гончую колотит не от страха!

— Итак, дон алькальд?

Мальчишки больше нет. Молодой судья поднимает стакан с молодой кислятиной, делает длинный глоток.

— Я, как и вы, не люблю неоконченных дел.

Стакан — об пол, вдребезги. Плещут черные, как старая кровь, капли… Договор скреплен, говорить больше не о чем. Двое молча едят хлеб с рыбой, запивают вином, вот и все, даже сыра не нашлось. Два человека, едва познакомившись, прощаются навсегда. Видел бы их лица иной Диего — Веласкес, начинавший как живописец подвальчиков-бодегонов, вряд ли упустил бы типажи. Какая была бы картина! Один — уходит во тьму, другой — всплывает из глубин ему навстречу… Увы, их видит только прохладная кладка подвальных стен.

У двоих начинается разговор ни о чем, удовольствие, которое старший себе позволяет, как последнее желание перед казнью. Младшему попросту интересно. Чтобы не ерзать от нетерпения, занял руки — крошит хлеб в вино. Старший откинулся на спинку стула, разбросал ноги поудобней. Смакует разговор, как выдержанное амонтильядо. Мелькают слова.

— Ах, вот оно что… Лишнее серебро идет в балласте?

— Да. Видимо, слитки…

— Я упросил кое-кого в универе… проба точно как в твердом песо…

— Значит, ячмень, что они берут для лошадей, идет мятежникам?

— Точно. И парусное полотно… Не английское! Я разбираюсь в тканях, поверьте. Но я, дурак, думал — Брабант.

— Нет, малость северней…

Улыбки — только в самих словах. Голоса спокойны. Разве Диего отъедает окончания. Астуриец!

Время вышло. Остается — прищурившись, выйти на безжалостный свет, что саваном укутывает город в последние полчаса сиесты. Чем меньше глаз, тем лучше. Над пустыми улицами — громкий шепот. Не для товарища, с которым на деле уже расстались:

— Вы очень помогли моему расследованию, молодой человек. Из вас выйдет толк… Прощайте.

— Честь имею, сударь.

Рыцарь не видит, как дон Диего де Эспиноса портит его игру. Не то что шляпой махнул, не шею утрудил — спину согнул в поклоне. Не перед дамой! Доселе такой диковинки Севилье видеть не приходилось. А еще поясной поклон важному человеку обычно отвешивают так, чтоб тот заметил, никак не в спину. И вездесущие глаза города это замечают…

Судебное присутствие портового района живет прежней жизнью, изрядно, впрочем, сдобренной суетой вокруг прибывшего наконец флота Терра Фирме. Беготня не прекращается даже в потемках! Вот дон Хорхе разносит оплошавшего альгвазила: бедняга пропустил в галерные доки карету. А потом еще и выпустил!

— Она же не грузовая…

— Улицу перегораживает не хуже. Эй, Санчо! Смотри, чтоб твои молодцы так же не оплошали.

— Мои — ученые, — ворчит Эррера. — Диего, сегодня тренировки не будет. С ног валюсь.

— Жаль, — откликается Терновник, а сам зевает. Да так заразительно, что половина присутствия немедля следует примеру. Санчо — тоже. Так последнюю новость и выложил — прикрывая рот ладонью.

— Помнишь того типа, что тебя едва не подколол в самом начале карьеры? Нашли его сегодня ночью. Убит. Две пули, шесть ударов шпагой, один в лицо. И четыре трупа вокруг. Я позаботился узнать, как звали при жизни эти тела, и знаешь что? Севилья потеряла лучших эспадачинов. Представляешь, как нам тогда повезло?

Диего не отвечает. Протягивает ладонь к свече, словно холодный сухой вечер уже добрался до тонких пальцев, словно зябко ему…

Ужин в Академии! Тут лучшие — Ана де Рибера, среброносная покровительница наук и искусств, тоже. Как без нее обойтись? К тому же низкий стол для дам все равно предусмотрен.