Берегись ястреба - Андрэ Нортон

Птица по-прежнему сидит на ларце, она вытянула крылья, словно пытается скрыть его. Тирта неожиданно осознает, что не чувствует прикосновения перьев птицы. Иллюзия? Но Алон не держит умирающего сокола, тот исчез.

— Нинутра! — птица вытянула шею и голову, так что они образовали одну прямую линию, и нацелила ее на темную крышу. Она призывает, она явно призывает! Но кто же может добраться до них, кроме тех, кто бродит снаружи, не зная тайны двери?

Из четырех углов потайной комнаты вырывается алое пламя. Между яростными языками огня движется воздух, словно втягивает в себя пыль, накопившуюся за годы, вращается, смешивается, приобретает массу и материальность. Этот водоворот сосредоточивается над Тиртой, он обретает видимые очертания.

Она видит меч, с длинным лезвием, с простой серой рукоятью. Этот меч не принадлежит миру людей, он из тени.

Острие оказалось над ларцом и птицей. Тирта поняла: то, что хранится в ларце, должно оставаться тайной. Но это действие призванной Силы. Они ничего не могут делать, остается только ждать и, смотреть, потому что они лишь малая часть какого-то обширного плана. Может быть, в конце их отбросят. С Силой нельзя договориться, ее нельзя умолить.

Что-то появилось на призрачном мече. Вдоль меча сокольничего расположены непонятные символы, символы появились и здесь. Но эти Тирта отчасти узнает. Такие же она видела на свитке мертвеца! Она задумалась над этим.

Алон, который больше не держал птицу, опустил руки на колени. Глаза его тоже засветились, но не тем пламенем, которое возникло над головой, а скорее, свечением меча сокольничего. Он смотрел на призрачный меч, и на лице его было выражение, какое не может возникнуть на лице ребенка. Он вел свою собственную битву, собирал все, чем еще не научился по-настоящему пользоваться.

Сокольничий стоял в позе обороняющегося, ждал удара, защищал остальных. Он как будто был готов своим мечом ударить по появившемуся мечу.

— Нирель. — В этот призыв Тирта вложила всю оставшуюся силу. — Возьми свиток. Он часть происходящего, хотя и не знаю, какая.

Сокольничий не пошевелился, но Алон, словно понимая значение того, что у нее есть, раскрыл сумку, достал цилиндр, снял с него крышку и сунул открытым концом вверх в петлю пояса мужчины.

Мгновенно прекрасное лицо в сознании Тирты исчезло, хотя девушка была уверена: то, что представляет это лицо, их не оставило. Тирта ощутила дрожь камня, на котором лежит. И снова обрела Дар речи — на этот раз, чтобы выкрикнуть предупреждение.

— Прочь от стен! — она не знала, откуда ожидать удара, но они все могут быть погребены. И тогда то, что она держит, снова окажется в безопасности.

Сокольничий бросился вперед. Рукой с когтем он подхватил мальчика, прижал его к Тирте. Та сморщилась от боли при прикосновении. Мужчина встал на колени, прикрыл их своим телом. Его грудь в кольчуге едва не раздавила птицу.

Пол снова дрогнул. Яростно блеснуло пламя, но в нем по-прежнему не было жара. Призрачный меч наклонился в воздухе. Это видела только Тирта. Он больше не висел острием вниз, скорее, расположился горизонтально, стал длиннее и шире, отбросил на всех троих тень.

Рваные гобелены на стенах взметнулись, словно от порыва бури. Летели обрывки тонкой, как паутина, ткани, оседали на лежащих.

Потом послышался грохот. За распадающейся материей в стене появилась щель, камни освобождались и падали наружу. В темноте за ними показалась вторая стена. Она тоже треснула, закачалась, рухнула. И ворвался дневной свет — день, когда небо затянуто мрачными тучами, когда сверкает молния.

Гром напоминал боевые барабаны.

Тирта увидела это отверстие. Они могут идти, эти двое, путь открыт. Сила, которая привела ее сюда, ответила на ее мольбу. Она попыталась оторвать одну руку от ларца, оттолкнуть сокольничего, чтобы он увидел выход на свободу и пошел туда — он и Алон.

Но она не смогла отнять свою плоть от ларца. Что-то шевельнулось, птица тронула ее лицо, хотя Тирта не ощутила прикосновения перьев. Она пролетела под висящим мечом, повернула в воздухе, помчалась, как с силой брошенное копье, унеслась в бурю и исчезла.

— Идите… — Тирта попыталась перекричать ярость бури. Последовал новый удар, еще одна часть внешней стены исчезла. В воздухе запахло чем-то странным, хотя это не отвратительное зловоние Тьмы.

Девушка была уверена, что совсем рядом ударила молния, может быть, даже в само здание.

Сокольничий приподнялся. Пламя, игравшее в воздухе у них над головой, стихло, очертания призрачного меча исчезли. Кажется, проявления Силы прекратились. Да, перед ними выход на свободу, но не все смогут им воспользоваться.

Тирта достаточно знакома с врачеванием, чтобы понять, у нее сломана спина, и даже если они ее передвинут (она уверена, что и этого они не смогут сделать), это только ускорит ее конец и в свою очередь подвергнет их большей опасности. Лучше бы ей быть погребенной под рухнувшими стенами, взяв с собой то, что она должна хранить.

Сокольничий встал, сорвал остатки гобеленов. Части их оказались прочнее остального. Он постелил их на пол, Алон принялся помогать ему.

У них получилось четыре-пять слоев длиной в человека. Тирта понимала, что они намерены сделать, и знала, что ничего не получится. Но она поняла также, что они не оставят ее и не уйдут. Может быть, когда они попытаются ее передвинуть, к ней придет быстрая смерть; ничего больше она не хочет.

Они закончили. Нирель склонился к ней. Тирта прикусила губу и ощутила вкус крови. Она собрала все силы, чтобы не закричать от боли. Он наклонился, и она почувствовала, как он осторожно просовывает руки ей под плечи. Последовала такая боль, перед которой померкло все предыдущее.

— Сумка… у меня… на поясе… — Она произнесла это с трудом, и Алон, должно быть, услышал первым. Она увидела, как быстро заработали его руки. — Мешочек… с… — Ей пришлось глотнуть, прежде чем продолжать, — с драконьим… семенем… положи все… мне в рот… — Это последняя милость, на которую она надеется. Средство мощное, и им пользуются очень осторожно. Если проглотить все, что у нее есть, это верный конец. Пусть он придет побыстрее и освободит этих двоих.

Алон раскрыл мешочек. Поднес к губам, вытряхнул сухие листья, которые легли ей на язык горсткой пыли. Тирта закашлялась, глотнула, подавилась, заставила себя проглотить все. По правилам, из листьев следует приготовить настойку. Она не знает, как быстро они подействуют, если их проглотить всухую, может только надеяться Но так как порцию такого размера никогда не принимают, она рассчитывает на то, что все получится.

Снова боль, но Тирта продолжала проталкивать пыльные листья в горло, глотать конвульсивно. Тело протестовало, мир стал алым от боли, и девушка погрузилась в благословенное ничто.

Она начала осознавать — но не свое тело, а ту суть, которая действовала в снах и видениях. Облегчение от того, что она больше не испытывает боль, было так велико, что какое-то время она ни о чем другом не могла думать. Итак, вот оно, то, о чем так долго гадает человечество, то, что ждет в конце Долгой Дороги, — истинная свобода.