Новый год со спецэффектами - Валентина Андреева

На кухню мы с подругой неслись наперегонки – напомнила о себе жажда. Машуня немного помедлила, ожидая нашего возвращения, затем, хакнув, как опытный спецназовец, пинком распахнула дверь каминного зала и, прихрамывая, закружилась на месте, повизгивая от боли. Шмыгнув мимо нее, в комнату стрелой влетел неизвестно откуда взявшийся Бармалей.

– Много чести котяре, – фыркнула Наташка, мельком оглядывая знакомую и изрядно поднадоевшую обстановку каминного зала. – Теперь к родителям. Пора завтракать. За завтраком все и обсудим. Кстати, похолодало. Не мешало бы окно чем-нибудь заткнуть. Хоть подушкой.

И едва она это проронила, как амбразура разбитого окна волшебным образом закрылась. Не сразу поняли, что задом Василисы Михайловны: сил у пожилой женщины развернуться должным образом не нашлось. А пока поняли и покинули спешно оккупированную территорию кухни, прошло не меньше пяти минут. Машуню вовремя осенило, что двойника теплого халата такой безумной расцветки, как у ее матери, в мире не существует. В дом мы ее втащили в почти беспамятном состоянии. Говорить она вообще не могла и безропотно выслушала все обвинения Натальи, сводящиеся к одному: в ее, Василисы Михайловны, годы лазить в окна, по крайней мере, легкомысленно. Я не стала защищать «лазутчицу», хотя и догадалась, что женщина просто спасалась.

Методы терапии оригинальностью не отличались – полстакана водки, из которого в Василису Михайловну удалось влить пару глотков, пуховое одеяло из ее же комнаты и клятвенное обещание не замедлить с горячим чаем.

Дверь в котельную была распахнута настежь. По маленькому помещению гулял ледяной сквозняк. Карл Иванович по-прежнему лежал на полу. С вытаращенными, но ничего не видящими глазами. Я неуверенно заявила, что очередной этап беспамятства – результат воздействия свежего воздуха. После длительного кислородного голодания. Не долго думая, Наташка заставила нас приподнять бедняге ноги и принялась лупить его по щекам. Он не выдержал и пришел в себя.

– Подушку! – скомандовала нам Наташка, и плачущая Машуня полетела выполнять приказание. Вернулась она буквально тут же. Я только и успела, что заметить отсутствие рядом с тапками Карла Ивановича белого фарфорового бокала.

– Зачем ты мне суешь этого монстра? – возмутилась Наташка, отпихиваясь от притащенной Машуней подушки. – Три стаи кур на нее извели, не меньше. Я не для отца, для окна просила. Сюда надо поменьше, а эту тащи в холл. И захвати какое-нибудь покрывало, пора вывозить Карла Ивановича в свет. Я имею в виду – этот свет! – особо подчеркнула она для Машуни. – Он нам нужен живым. Как свидетель действий своенравной двери котельной. Уверена, ее где-то заклинило, и она сама открылась от крайней степени удивления, ну как рот открывают, когда наша Василиса Михайловна бросила мужа и полезла на волю проторенным путем – в окно.

В суете и хлопотах мы не заметили, что на улице окончательно посветлело. Вторая безумная новогодняя ночь нервно перетекла во второй безумный новогодний день.

– А где же пирожные? Я только маленький кусочек съела, – капризно поинтересовалась слегка пьяная и окончательно оттаявшая Василиса Михайловна. Довольно отвратная смесь – сладкий чай с изрядной дозой коньяка довершил лечебное действие, и Машунина мама вновь воспряла к жизни и душой, и телом. В отличие от жены, Карл Иванович, красный и тихий, лежал на диване под пуховым одеялом и отрешенно думал о своем. Свернувшись клубком, в ногах у него мирно спал Бармалей. Рядом на полу пристроилась выпущенная под залог хорошего поведения выгулянная и накормленная Денька.

Вопрос Василисы Михайловны вызвал оживление у Машуни и Натальи. У первой – от любопытства, у второй – от чувства справедливости.

– Ваши пирожные в потемках слопало то существо, которое украло из котельной белый фарфоровый бокал, – пробурчала я. – Да вы его сами видели – в котельной. Перед тем как спешно покинуть помещение через окно. Почему вы сбежали?

– Ирина! – В голосе Машуни слышалась укоризна, но я решила ее не замечать.

– Вас испугала открывающаяся дверь? Вы кого-то видели?

Василиса Михайловна захихикала. Вполне мирно. Впрочем, это хихиканье довольно быстро перешло в стадию бурных рыданий. Наташка насупилась и краем глаза оценивающе посмотрела на Карла Ивановича. Скорее всего, задумалась над вопросом, не стоит ли в качестве мер профилактики надвигающейся истерики надавать и Машуниной маме по щекам. Папа уже свое благополучно получил. Результат налицо и на лице. Поразмышляв, подруга решила отказаться от радикальной меры и просто шарахнула кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули. Рыдания сразу оборвались и перешли в категорию икоты. Машуня тут же забормотала:

– Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого… Извините. Народный заговор для детей. Маме надо отдохнуть. Пусть вздремнет пару часиков, а потом и поговорим.

– Я сидела себе и сидела, – продолжая икать и всхлипывать, неожиданно заговорила Василиса Михайловна. – Смотрела, как она (кивок в мою сторону) из окна свалится. А дверь стала медленно открываться… – Женщина прервалась и глубоко вздохнула. В глазах заплескался ужас. – И на пороге… Она же умерла давным-давно. Ей и перед смертью-то лет девяносто было…

– Девяносто три, – проскрипел с дивана Карл Иванович.

– Катерине? – с недоверием переспросила я. Остальные были способны только слушать. Тем более что Мария поперхнулась.

– Да при чем тут Катерина?! – ожила Василиса Михайловна. У нее даже икота прекратилась. – Вот пристала со своей Катериной! Девяносто три было бабке Варваре. Колдунье местной. – И умолкла.

– Она, случайно, не в старом доме с провалившейся крышей жила? Недалеко от вас, если идти прямо по дороге?

Вместо Василисы Михайловны, прокашлявшись, ответил папа Карло:

– Именно в нем. Ее и при жизни-то боялись, а после смерти вообще это место за километр обходили. Суеверие, знаете ли…

– Фига себе, суеверие! – сурово изрекла Наташка и икнула. А следом за ней и я. – Тьфу ты, нечистая сила! Машка, это ты наколдовала своим народным заговором: «С Якова – на всякого!» Набралась от бабки Варвары гадостей по соседству.

– Да я и видела ее сто лет назад всего несколько раз и то мельком, издалека. Она днем на улицу не показывалась. Старенькая была. Не понимаю, почему ее колдуньей прозвали. Специально не хотела о ней вам рассказывать. И так сплошные глюки.

– Раз бабка на улицу не показывалась, значит, и не нагулялась! – резонно заметила Наташка. – Василиса Михайловна, вам надо было намекнуть старушке, что она ошиблась адресом. Боюсь, что вы просто слегка вздремнули, вот вам она и привиделась…

– … специально открыв для этой цели дверь котельной, – дополнила я и старательно пристроила свою чашку на Наташкино блюдце. – Надеюсь, умерла она своей смертью?

– Не зна-аю, – Машуня слегка задумалась. – Никто не знает, как она умирала. В деревне догадывались, что она слегла, но никто не решался ее проведать. Хотя вроде бы ей «скорую» вызывали, только она так и не доехала, машина по пути три раза ломалась, а врача со злости чуть кондрашка не хватила – сердце. Говорили, что в момент ее смерти по деревне шквальный порыв ветра пролетел. У кого забор повалило, у кого еще что… Сочинили, наверное.