Мастерская чудес - Валери Тонг Куонг

И еще я знала, что справлюсь. Когда Макс и Тома появились в коридоре «Мастерской», я впервые победила неоправданное чувство вины и приняла все так, как оно и было на самом деле. Пожар — случайность. Ужасная случайность.

Мальчиков не слишком огорчил отъезд отца, и мое появление в доме не напрягло. Они продолжали жить своей обычной подростковой жизнью.

А мы с Мариэттой каждый вечер после ее возвращения из коллежа наладились решать мировые проблемы. Основной темой была, конечно же, «Мастерская». Мы с удовольствием склоняли на разные лады бессердечного Жана, представляя себе ужасные последствия его методов и одновременно стараясь изобрести нечто, что положило бы конец его опасным экспериментам над людьми.

Еще вспоминали мужчин и женщин, с которыми встречались в «Мастерской», на лекциях Мариэтты, в кабинете Сильви. О жизнях, вошедших в новую колею, о лицах со следами прошлых бед и печалей. Жан летел на помощь всякому — богатому и бедному, красавчику и уродине, юнцу и старику, гею и натуралу — всем изжеванным этой жизнью, которых роднили между собой лишь проблемы и душевные раны, которые он надеялся залатать. Нас швыряло из одной крайности в другую, и мы не могли сообразить, чего все-таки больше от деятельности Жана — пользы или вреда.

Мы без конца возвращались к мистеру Майку. Мариэтта говорила к «делу мистера Майка», потому что я всякий раз выступала его адвокатом. Он честно исполнял все поручения, не сомневаясь, что служит добру. Разве можно винить его за это? Скорее стоит видеть в нем жертву все тех же манипуляций. Несмотря на все сложности, мне не хватало мистера Майка.

— У него было что-то в глазах, Мариэтта. Что-то настоящее, живое. По-моему, он искренний, не такой, как остальные в «Мастерской».

— Вспомни, как трудно выйти из-под власти иллюзии…

— Вспомни, как важно доверять своей интуиции…

Прошли две недели после «великого переселения народов» — так мы с Мариэттой окрестили произошедшие с нами перемены и перемещения, — и вдруг в старом, покрытом пылью компьютере она обнаружила сохраненную на жестком диске переписку между Жаном и Шарлем. Любопытно было понять, как развивались их отношения. Жан собирался спасти Шарля посредством серьезного воздействия (его собственные слова) на совесть свидетеля обвинения. Позднее он давил уже на Шарля, пробивая законопроект о льготах по налогам для совершеннолетних инвалидов. Речь также шла о щедром субсидировании благотворительных учреждений.

— Рука руку моет, — не удержалась от язвительного замечания Мариэтта, — ты мне — я тебе!..

А я тем временем решила, что настало время узнать, как себя чувствует мсье Канарек. Все это время я думала о нем, но опасение, что меня узнают, брало верх, и я держалась подальше от своего бывшего квартала, хотя испытывала самую искреннюю симпатию к этому старику. Подумать только, я не знала даже, уцелел ли после пожара дом, где мы с ним жили.

В субботу утром я напекла мадленок и шоколадных маффинов. Мариэтта решила поехать вместе со мной. Кексы и печенье я упаковала в красивую жестяную коробку, завернув её в подарочную бумагу.

Дом стоял весь в лесах, так что следы пожара на фасаде были не так уж и заметны. Я поискала глазами окна Канарека и увидела на них цветастые занавески.

Дверь черного хода стояла открытой. Я глубоко вздохнула и вошла.

Торчка-сморчка как ветром сдуло, стоило мне появиться на пороге. Мигом срыгнул, даже початую банку пива бросил. Я допил ее за его здоровье.

Поганый наркоша только откинулся. Нравится ему там, что ли? И недели не провел на воле. Выпустили его, стал быть, после того как он меня оприходовал, и через пару дней приняли обратно.

А у нас здесь, надо сказать, мало что изменилось, тот же бой у мусорки, и любимый мой подъезд в таком же состоянии: видать, не столковались мужики-совладельцы насчет денег на ремонт.

Полдня не прошло, как я обустроился в своем логове, даже коврик постелил, который Сильви подарила мне на прощанье, когда я пришел к ней за расчетом.

Помню, на радостях она меня даже в щеку поцеловала, и я через секунду понял, с чего это она так тащится. Жан не сидел без дела, уже отыскал мне замену: в холле возник блондин в черном костюме. Набычившись, он бросал сальные взгляды на нашу красулю. По жизни… Все по ништяку. Мы друг другу лапшу на уши не вешали, как скауты клятв не давали. Оказывали, так сказать, маленькие взаимные услуги, и этим все сказано. Так что без обид и всё в порядке!

Иной раз, особенно в сумерки, вспоминалась мне Малютка, и я жалел, что не побазарил с ней. Корил себя, что упустил момент, прохлопал последнюю возможность. А мог бы нарисовать ей, так сказать, свою версию событий. Рассказал бы, че и как я просек. Дело ведь немаловажное, не комар чихнул. Многое меняет. Но я как последний баклан дожидался следующего дня, а на следующий день — она тю-тю! В квартире пусто. Уплыл моряк, пишите письма.

И чего-то я приуныл. Жил всегда не своей жизнью, беспонтово, хоть и под крышей, а когда понял, кто я и в чем мой интерес, жизнь, сука, оказалась позади. Зато здесь, в углу под лестницей, нет у меня нужды накалывать себя и других. Ничего меня тут не ждет, и от меня ждать нечего. В кармане вошь на аркане, никто не полюбит из корысти, да и вообще никто не полюбит, но на это мне с прибором, потому что я понял: главное для меня, чтобы все, сука, было реальным.

И вот настала суббота — погода была потеплее, чем обычно, — а у меня с утра голова трещит, потому как с вечера я маленько перебрал с бухлом, сижу, значит, на обычном месте и вижу на другой стороне улицы тоненькую, хрупкую фигурку. Узнал бы ее среди тысячи. Идет через улицу под руку с Мариэттой Ламбер, ножки едва переставляет, головку наклонила. Болеет, что ли? Сердце у меня затряслось, как овечий хвост. Малютка! Да еще в лучах солнышка!

Я подскочил, когда они добрались до тротуара. Мариэтта меня первая увидела, ужасно удивилась: мистер Майк, какой сюрприз!

Малютка остановилась, рот приоткрыла и стоит. Секунда мне показалась вечностью. И тут она ко мне бросилась. Мистер Майк, говорит, что это ты тут делаешь?

— Странный вопрос, — отвечаю, стараясь не показать, как я ей рад. — Да живу я здесь!

Показал им свои ступеньки, и сумку, и синий плед. Здесь, Зельда, я жил до «Мастерской», сюда и вернулся. Сижу, наблюдаю с утра до ночи, что вокруг происходит, смотрю на мужиков, дамочек, собак, облака, как воробьи дерутся, как бумажки по асфальту летают, как вода по стоку журчит, машины всякие едут, колеса велосипедов крутятся, на служащих, что покурить вышли, на ребятенка, которого мамаша за руку тянет, на голубя, который возьмет да и сходит по большому. А еще, Малютка — Зельда или Милли, какая пес разница, — я хочу попросить у тебя прощения, потому как все было обманкой — работа, зарплата, кров, уважение, а всамделишным было то, что я взаправду думал, что тебе помогаю. Может, по глупости своей думал, из трусости, слабости, не знаю, короче. Но ходил я за тобой как нянька, тенью твоей стал, хотел защитить, хотел как лучше. Дубина стоеросовая! Но теперь я все бросил, «Мастерскую», Жана с его мелкими подставами и большой тайной. Ты не знаешь, Малютка, у Жана, по правде, тоже есть свой секрет. И он тоже несет свой крест, и нас, Малютка, такой крест, может быть, даже расплющил. А теперь, когда мы уже больше не ряженые, когда карты открыты, нам и скрывать друг от друга нечего. И теперь если я покину этот подъезд, а я его непременно покину, только не знаю, когда и как это случится, то клянусь тебе, без всякого театра и притворства, просто уйду в один прекрасный день, уйду, подняв гордо голову.