Дом голосов - Донато Карризи

— Вы тоже.

Джербер наклонил голову: в самом деле, не хватало пуговицы и на его «Burberry». Жаль, что ни та ни другая не были похожи на ту, которую Ханна, по ее словам, оторвала от одежды нападавшего.

«Что со мной такое?» — спросил он себя. Он вдруг стал замечать детали, на которые при других обстоятельствах просто не обратил бы внимания. В этом тоже проявлялось наваждение, которое Ханна Холл умудрилась наслать на него.

— Вы сюда приехали зря, — заключил старый сторож. — Хотя, если хотите, я устрою вам эксклюзивное посещение музея… Не часто приходит кто-то, с кем можно немного поболтать, а мое дежурство сегодня никак не кончается.

Выудив нужный ключ из связки, которая болталась у него на поясе, сторож открыл тяжелую железную дверь и повел Пьетро по длинному коридору, куда падал свет из высоких окон, забранных решетками.

Вдоль стен стояли стенды, полные фотографий. Черно-белых и цветных. Свидетельства о пациентах, когда-то живших здесь. Выставленное напоказ человеческое страдание, мужчины и женщины, опустошенные, вечно несущиеся по воле бурных волн и терпящие крушение. Они влачились в этой нежизни под надзором крепких санитаров. Психиатры же наблюдали за ними сверху, с переходов, соединявших корпуса, точно как в зоопарке. В отсутствии необходимых психотропных средств лечение состояло в неумеренном употреблении инсулина и электрошока.

— Их разделяли на тихих, пришибленных и буйных, — объяснил сторож. — Потом были склонные к насилию, а еще больные и паралитики. Были и эпилептики, и нечистые, которые вели беспорядочную половую жизнь. Старики жили в пансионате.

Джербер знал, что в подобные места попадали не только те, кто действительно имел психическую патологию, более или менее серьезную. Но также и люди с различными увечьями, не имевшие родных, которые могли бы о них позаботиться. Несколько десятилетий тому назад в таких лечебницах содержали алкоголиков, лесбиянок и гомосексуалистов, ибо считали, что они недостойны составлять часть гражданского общества. На самом деле было нетрудно угодить в такое место, как Сан-Сальви. Особенно женщине. Достаточно было ей вести себя раскованно или быть обвиненной в нарушении правил общепринятой морали, и ее отправляли туда с благословения родственников. Большая часть диагнозов шла вразрез с медико-санитарными требованиями. Поэтому одиноких неимущих стариков привозили сюда и оставляли умирать.

Сан-Сальви был сущим адом для бедняков, которым даже не было позволено своевременно отправиться в настоящий ад.

Постоянная экспозиция музея представляла собой лицемерную попытку залечить рану на теле Флоренции, каковой являлся этот скорбный дом. Поэтому Джерберу не терпелось уйти.

— Я ошибся, — заявил он. — Сан-Сальви закрыли в семьдесят восьмом, но люди, которых я ищу, в то время были детьми и никак не могли здесь оказаться.

Это пришло ему на ум только сейчас. Черный соврал Ханне, когда сказал, что познакомился с ее родителями под красными крышами. Или, что более вероятно, Ханна соврала ему. Но тогда зачем она его сюда направила?

— Погодите, — остановил его сторож. — Это не так… Об этом не говорят, но психиатрическая больница продолжала функционировать еще лет двадцать. Ведь нельзя же было выкинуть на улицу тех, кто большую часть своей жизни провел в этих стенах. Это не держали в секрете, просто люди ничего не хотели знать.

Сторож был прав, Джербер об этом не подумал.

— Родственники не желали забирать сумасшедших, а бедолаги не знали, куда идти.

— Стало быть, сюда поступали пациенты и после семьдесят восьмого года…

— Сюда всегда свозили человеческие отбросы… Закон — хорошая вещь, но человеческие сердца не изменит какая-то бумажка.

Сторож опять был прав, хотя никто открыто не признал бы такой правды. И тут на Пьетро снизошло озарение.

— На днях кто-нибудь посещал музей?

— Вы первый за этот год, — моментально ответил сторож.

— Никто не приходил, не задавал вопросов?

Сторож в задумчивости покачал головой.

Джербер решил дать ему подсказку.

— Женщина, светловолосая, много курит…

— Курит, говорите? Может быть…

Джербер уже хотел просить сторожа высказаться яснее, но тот продолжил сам.

— Здесь иногда происходят странные вещи… — заявил он, хотя, как было видно по лицу, боялся, что ему не поверят или, того хуже, примут за сумасшедшего. — Не поймите меня превратно, я не псих и прекрасно знаю, что об этом думают люди… Но если ты работаешь в заброшенном дурдоме и распространяешь подобные слухи, над тобой начинают смеяться.

— Что вы видели? — прямо спросил психолог, показывая, что готов выслушать непредвзято.

Сторож заговорил робко, вполголоса:

— Иногда я слышу, как они плачут в корпусах… А то смеются… Или беседуют друг с другом, только слов ни за что не разобрать… Еще им нравится двигать стулья: обычно они расставляют их перед окнами, с видом на сад…

Джербер никак это не прокомментировал, но должен был признать, что рассказ задел его за живое. Может быть, само место оказало такое воздействие. Да и его здравый смысл в последнее время неоднократно подвергался испытанию.

— Почему вы мне все это рассказываете? — спросил он, догадываясь, что слова старика — всего лишь предисловие.

— Пойдемте, я вам кое-что покажу… — сказал сторож.

Он привел Джербера в зал музея, где целую стену занимала фотография, датированная тысяча девятьсот девяносто восьмым годом. Четыре ряда мужчин и женщин в белых халатах выстроились перед объективом.

— Этот снимок сделали в день закрытия. Здесь последние, кто работал в Сан-Сальви: психологи, психиатры, врачи разных специальностей… Вчера как раз здесь, перед этой фотографией, я нашел на полу три окурка.

— Не помните, какой марки? — тут же спросил Джербер, подумав о «Винни» Ханны Холл.

— Нет, к сожалению; я их выбросил, не рассмотрев хорошенько.

Гипнотизер спросил себя, зачем пациентка задержалась именно перед этой огромной фотографией. Начал вглядываться, как, возможно, делала она, и узнал знакомое лицо.

Он видел эту женщину всего дважды. Воскресным днем в кафе «Виволи», когда он, девятилетний, сидел, надувшись, перед порцией мороженого, которое так и растаяло зря. Потом в больнице Кареджи, в отделении кардиологии, где она в зале ожидания оплакивала неминуемую кончину человека, которого, возможно, всю жизнь любила.

Теперь, увидев эту женщину в третий раз, Пьетро Джербер с изумлением понял, что для Ханны Холл она тоже что-то значит.

На старой фотографии было видно, что на ее халате не хватает черной пуговицы.

Возвращаясь домой, Пьетро размышлял, как бы отыскать таинственную подругу отца.