Предают только свои - Александр Щелоков

Янгблад взглянул на Андрея, который улыбался краешком губ. Лишь вглядевшись в глаза, можно было заметить, что они спокойны и холодны.

— Да, — продолжал Янгблад. — Я всего-навсего инструмент. И если меня употребляют в каком-то деле, там, наверху, не думают, что я такой же, как и они, человек.

— Вы на пороге социальной революции, — сказал Андрей иронически. — Еще шаг — и мой дорогой Янгблад объявит мистеру Диллеру о забастовке…

Сравнив намеки Мейхью с предупреждением детектива, Андрей почувствовал, что они связаны незримой нитью. Что-то готовилось, что-то плелось, а узнать, что именно, он не имел возможности. Все в жизни оказалось совсем непохожим на ту схему, которую Андрей мысленно набросал, готовясь к операции.

Проводив Янгблада и оставшись один, Андрей закрыл лицо руками, будто старался стереть с себя усталость. Мысль его работала поразительно четко. Что же в конце концов произошло? Он вспомнил взгляд Мейхью, источавший ненависть, и его холодные, со скрытым смыслом слова о неисповедимости путей господних. Что это было? Предупреждение или угроза?

Пытаясь проникнуть в ход мыслей Мейхью, Андрей натыкался на глухую стену. В последнее время он редко встречался с поверенным в делах Диллера и не располагал фактами, которые бы хоть как-то приоткрыли завесу над тем, что задумано против него. А то, что задумано нечто серьезное, он не сомневался. Ненависть Мейхью Андрей ощущал почти физически.

Невозможно было предположить, что она порождена лишь тем, что при первых встречах Андрей выказывал свое пренебрежение и недоверие к Мейхью. Здесь таилось нечто иное. Но что?

Единственное предположение, которое приходилось считать реальным, то, что Мейхью старый армейский контрразведчик. Пятнадцать лет он не снимал военной формы. У него сохранились связи, но главное, не иссякла профессиональная подозрительность. Должно быть, начав расследование, не связан ли Андрей с Хупером, он натолкнулся на какие-то микроскопические неясности, и вот теперь, не сумев ничего прояснить для себя, воспылал к художнику ненавистью. Пытаться вызвать Мейхью на откровенный разговор не имело смысла. С человеком, чьи глаза наливаются кровью даже при случайной встрече, затевать беседы просто опасно.

Стемнело. Андрей подошел к окну и остановился, не зажигая света. Он все не решался щелкнуть выключателем, боясь, что освещение вернет его в обстановку, которая за последние дни изрядно опостылела.

За стеклом покачивались ветви платана. Ливень не унимался. Косые струи стекали по окнам.

Отойдя от окна, Андрей присел на диван. Он не испытывал ни страха, ни волнения. Только чувство одиночества, по волчьему тягостное, заставляющее животных выть, тошнотой поджимало сердце, наполняло тело сковывающей, непреодолимой усталостью. Он пока по-настоящему ни с кем не сражался, только с зыбкими тенями опасности, но эта борьба уже выматывала его, заставляя волноваться и переживать.

Андрей налил рюмку коньяка, подержал в ладонях, согревая. Потом неожиданно поставил рюмку на стол, взял бутылку и отпил несколько хороших глотков, будто испытывал нестерпимую жажду. Не выпуская бутылки из пальцев, откинулся на подушки и закрыл глаза. Полная рюмка так и осталась нетронутой до утра.

Проснувшись, Андрей распахнул окно. Ветер, влажный, пропитанный запахами листьев и водорослей, ворвался в комнату, парусами надув занавески. Ствол платана, омытый дождем, блестел как стеклянный. За оградой покачивались фонари, потерявшие вечернюю привлекательность. Еще дальше, сквозь просветы между деревьев, длинной лентой белела пена прибоя. Оттуда доносился тяжелый гул океана.

Начинался новый день. Серый, тяжелый. Начинался с тяжестью в сердце и тоской на душе. Но не начинать его было нельзя.

Театр одного актера поднимал занавес, не дождавшись аплодисментов после первого действия. Что ж, к этому Корицкий готовил Андрея заранее.

— Если вас влечет слава, — сказал ему Профессор в самом начале их знакомства (позже, вспоминая эти беседы, Андрей удивлялся, сколько полезного тот сумел сказать ему в самом начале), — если вы ждете аплодисментов при жизни, то давайте расстанемся, пока не привыкли друг к другу.

Сказав это. Корицкий долго возился с трубкой, чистил ее, набивал табаком, сердито сопел, прикуривая. По всему было видно, что он давал Андрею время подумать.

— Да, молодой человек, да. Что бы вы ни сделали для общества, вашим именем вряд ли назовут даже улицу в каком-нибудь Урюпинске или Сургуте. А уж о столицах и не мечтайте. Разведчики и на пенсию, и в могилу уходят безымянными. Может быть, вам предстоит задержать руку новой войны в минуту замаха, отвести смерть от миллионов сограждан, они все равно долго не узнают об этом. Они будут рукоплескать актеру, который сыграл разведчика, и охотно покупать его фотографии. А о вас нельзя будет ни писать, ни рассказывать по причинам секретности. Потом, когда откроются возможности говорить правду, общественные интересы переместятся в сферы иные и никому прошлое не будет интересно. Многим ли сегодня известны фамилии Алеши Коробицина, Артура Адамса, Романа Маркена-Кима, Яна Черняка? Кого из соотечественников волновала судьба Рихарда Зорге в момент, когда его вели на казнь? И уж совсем никто не помнит, больше того — не знает имя полковника Митрофана Марченко. А ведь это крупнейший русский разведчик. Русский, подчеркну для вас. К сожалению, служба в царской армии сделала его в понимании нескольких поколений не нашим, поскольку он не был советским. А он был патриот. Умный психолог, непревзойденный конспиратор. Вы помните дело полковника Редля?

— В самых общих чертах, — признался Андрей. — Это история первой мировой войны…

— Ну, ну, — подбодрил его Корицкий. — Пока все правильно. А дальше?

— Полковник Редль был начальником разведывательного бюро австрийской армии…

— Бюро генерального штаба, — поправил Корицкий.

— Он готовил и засылал агентов в другие страны и лично возглавлял борьбу со шпионажем на территории Австро-Венгрии. По-моему, Редль выступал экспертом на процессах по шпионажу. И в то же время в глубоком секрете работал на русскую разведку. Добросовестно продавал секреты императорской армии. Его разоблачили почти случайно. И поскольку Редль был в империи лицом значительным, дело не довели до суда. Полковнику дали возможность застрелиться. Верно?

— В общих чертах да. — Корицкий усмехнулся. — Эта часть истории более или менее известна. О Редле написано несколько книг. Не обошли вниманием происшествие и кинематографисты. А вот кто сделал Редля агентом русской разведки? Уверен, не помните.

— К сожалению, — смутился Андрей.

— Вот то-то и оно! Редль — фигура. Еще бы — офицер генерального штаба Австро-Венгерской империи — платный агент иностранной державы. Такое случается раз в сто лет. Тут есть над чем порассуждать писателям и психологам. А полковник Марченко, заставивший Редля работать на Россию, остался в тени. Советских авторов его фигура не привлекала. О нем знают лишь немногие специалисты. Но вам я советую поинтересоваться делами Марченко поглубже.