Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

Вдруг толчок. Здесь кто-то есть? Стол отчего-то тряхнуло.

И опять. Пытаюсь сказать: «Кто здесь?» – но слова застревают в горле, которое и без того пересохло, и выходит только тихий скрип.

Опять толчок. В следующий миг, не успеваю я додумать ужасающую мысль о Рогатом Страже Священной Читальни – очевидно, оборотне Эдгаре Декле в зверином обличье, – тряска нарастает, и вот уже вся пещера дрожит и рокочет, а сканер приходится держать руками, чтобы не упал. Меня отпускает: я понимаю, что это поезд метро, катится за стенкой сквозь скальный массив. Шум, отражаясь, усиливает сам себя и превращается в низкий рев во мраке пещеры. Наконец, поезд проезжает, и я вновь берусь за дело.

Ширк, пых, чпок.

Проходит много минут, а может, и не минут, и меня охватывает тоска. Наверное, дело в том, что я не обедал, и мой сахар в крови упал до минимума, а может, в том, что я стою один в ледяной кромешной темноте подземного склепа. Но в чем бы ни заключалась причина, эффект налицо: я остро чувствую глупость всей нашей затеи и этого абсурдного культа. Книга жизни? Да это вообще и книгой едва ли можно назвать. «Хроники поющих драконов: том III» будет получше книга, чем это вот.

Ширк, пых, чпок.

Хотя, конечно, я не могу ее прочесть. Сказал бы я то же самое о книге на китайском, корейском или иврите? Громадные Торы в еврейских храмах смахивают на этого Мануция, верно? Ширк, пых, чпок – плотная сетка непостижимых значков. Может, во всем виновата моя собственная ограниченность. Моя неспособность понять, что я сканирую. Ширк, пых, чпок. А если б я мог это прочесть? Глянул страницу по диагонали, и так, знаете, ухватил шутку? Или обомлел от умело закрученной интриги? Ширк, пых, чпок.

Нет. Переворачивая страницы шифрованной рукописи, я понимаю, что мои любимые книги – сродни открытым городам, где можно бродить любыми маршрутами. А эта штука – крепость без ворот. Чтобы попасть в нее, надо взбираться по стене, цепляясь за камни.

Я замерз, устал и хочу есть. Я вообще не представляю, сколько уже здесь нахожусь. Чувство такое, что в этой гробнице я провел всю жизнь, а улицу и солнце лишь видел как-то раз во сне. Ширк, пых, чпок, ширк, пых, чпок, ширк, пых, чпок. Руки у меня – ледяные клешни, скорченные и зажатые, будто я сутки напролет резался в видеоприставку.

Ширк, пых, чпок. Это кошмарная видеоигра.

Наконец, я заканчиваю.

Я сплетаю пальцы и выворачиваю ладони, выталкивая их в пространство. Подпрыгиваю на месте, пытаясь привести кости и мышцы в какое-то подобие нормальной человеческой конфигурации. Бесполезно. Колени ноют. Спина затекла. Струйки боли текут от моих больших пальцев к запястьям. Надеюсь, это пройдет.

Я трясу головой. Мне не на шутку тоскливо. Эх, что ж я не прихватил злаковый батончик. Внезапно я понимаю, что умереть от голода в кромешной тьме подземелья – самый жестокий вид смерти. От этого мои мысли переходят к книгам жизни, которыми тут выложены стены, и внезапно у меня по спине ползут мурашки. Сколько мертвых душ расселись – в ожидании – на полках вокруг меня?

Одна душа важнее всех прочих. Пришло время заняться вторым этапом моей миссии.

Codex vitae Пенумбры где-то здесь. Я замерз, дрожу и хочу поскорее выбраться отсюда, но я пришел освободить не только Альда Мануция, но и Пенумбру.

Внесем ясность: я во все это не верю. Я знаю, что ни одна из этих книг не может даровать бессмертия. Я только что целиком переворошил одну из них: плесневелая бумага, переплетенная в еще более плесневелую кожу. Пласт мертвой древесины и мертвой плоти. Но codex vitae Пенумбры – великий труд его жизни: если он действительно уместил все, чему научился, все свои знания в эту книгу – тогда, я считаю, кто-то должен сделать бэкап.

Пусть это авантюра чистой воды, но другого случая у меня не будет. И вот я пускаюсь в путь вдоль стены, согнувшись пополам и читая вертикальные корешки. С первого взгляда ясно, что книги расставлены не по алфавиту. Ну разумеется. Видимо, они сгруппированы согласно какой-то глубоко секретной внутрикультовой иерархии, или по любимым простым числам, или по размеру брюк, или еще как-нибудь. Так что я просто обхожу полку за полкой, все больше углубляясь во тьму.

Книги невероятно разномастные. Толстые и тонкие; высокие, как атласы, и коренастые, как пляжные издания. Я задумываюсь, нет ли и в этом своей логики: не закодирован ли в формате книги какой-то статус? Есть кодексы в матерчатых обложках, есть в кожаных, и много таких, где я просто не могу опознать материал. Одна книжка ярко сияет в луче моего налобника: ее обложка из тонкого алюминия.

Тринадцать полок позади, Пенумбры не видно: я боюсь, что пропустил его. Фонарик дает узкий конус света, и я вижу не все корешки, особенно низко у пола…

Вижу пустое место на полке. А, нет: при ближайшем рассмотрении ячейка не пустая, а черная. Почерневшая оболочка книги, а на корешке еще слабо читается имя: MOFFAT.

Не может быть… Кларк Моффат, автор «Поющих драконов»? Да ну.

Я хватаюсь за корешок и вытягиваю книгу, но в ту же секунду она рассыпается в прах. Обложка остается у меня в руке, но ворох почерневших страниц, оторвавшись от нее, падает на пол. Я шиплю: «Черт!» и сую обратно на полку то, что осталось от книги. Наверное, это они и подразумевают под сожжением. Книга уничтожена, остался только черный фантом. Может, это предупреждение.

Руки у меня теперь тоже черные и скользкие от сажи. Я тру ладони друг о друга, и частицы Моффата летят на пол. Может, это его предок или троюродный брат. Не один же Моффат на свете.

Я наклоняюсь собрать обугленные останки, и мой луч выхватывает корешок высокий и тонкий с выведенными на нем золотыми буквами:

PENVMBRA.

Это он. Я почти заставлю себя прикоснуться к книжке. Вот она – я ее нашел – но внезапно мне кажется, что я вторгаюсь во что-то личное: будто намереваюсь сунуть нос в налоговые декларации Пенумбры или порыться в его комоде. Что там внутри? Какая история там записана?

Я подцепляю край корешка и, медленно наклоняя, вытягиваю книгу с полки. Книга прекрасна. Она выше и тоньше соседей, ее корки необычайно жесткие. Формат напоминает скорее не оккультный дневник, а увеличенную детскую книжку. Обложка голубая, точно как радужки Пенумбры, и даже слегка отсвечивает: под лучом фонарика она переливается и мерцает. Наощупь поверхность обложки бархатистая.

У моих ног черной грязью лежат останки Моффата, и что бы ни было, с этой книгой я такого сотворить не дам. Я ее отсканирую.

Я несу codex vitae своего бывшего работодателя обратно к Бурческопу и – отчего такой мандраж? – открываю первую страницу. Разумеется, там такая же мешанина из букв, как и в остальных кодексах. Книга жизни Пенумбры ничуть не более читаема, чем другие.

Поскольку она такая тоненькая – лишь малая доля Мануция – дело не затянется, но я ловлю себя на том, что переворачиваю страницы медленнее, пытаясь что-то, хоть что-нибудь ухватить и понять. Я расслабляю глаза, расфокусирую взгляд, чтобы буквы превратились в легкие тени. Мне так отчаянно хочется разглядеть что-то в этой мешанине – по совести, я хочу, чтобы свершилось какое-то волшебство. Но нет: если я всерьез хочу прочесть опус моего чудаковатого старого друга, придется вступить в его секту. В секретной библиотеке Неразрывного Каптала бесплатных страниц нет.