Роковая красавица - Анастасия Туманова

Цыганки суетились на кухне. По дому плыли запахи жареного мяса, тушеной капусты, пирогов. То и дело кто-то из женщин пробегал через горницу в сени с исходящим паром котлом, ведром соленых грибов, ковшом молока. Там же крутились дети, все звенело от голосов, смеха, воплей и генеральского гласа Макарьевны:

– Эй, неси воду! Соли много не сыпь! А кто это куру щипать начал и не кончил? Эх вы, ворожеи базарные, откель у вас только руки растут! Живо дощипывайте да в печь ее, мужичье голодное сидит!

– Макарьевна! Эй, Макарьевна! – позвал Илья.

Хозяйка появилась из кухни красная и распаренная, вытирая лоб углом фартука.

– Чего тебе, чертогон?

– Скажи нам романэс![42]– Илья подмигнул цыганам.

– Да ну тебя! Нашел скомороха! – отмахнулась было Макарьевна, но стол взорвался голосами:

– Скажи, хозяйка!

– Мы все просим!

– Уважь общество!

– Это вы, что ли, общество, черти немытые? – фыркнула Макарьевна. Подумала, подбоченилась и выпалила на одном дыхании: – Пэ-кхэр-ловэ-нанэ-о-хандвало-кэрдя[43].

Миг ошеломленной тишины – и хохот, чуть не обваливший потолок. Цыгане хватались за головы, падали друг другу на плечи, держались за животы. Из кухни прибежали испуганные женщины. Илья, едва справляясь с душившим его смехом, спросил:

– А что сказала – знаешь?

– А то! – обиделась Макарьевна. – По-человечески это – «Желаю доброго здоровья!»

Цыгане в изнеможении попадали головами на столешницу. Макарьевна, скрестив руки на груди и выпятив губу, презрительно наблюдала за этим весельем. Затем махнула рукой:

– Заржали, жеребцы… тьфу! – и величественно удалилась на кухню.

А вытирающему слезы Илье достался сердитый взгляд деда Корчи:

– Не стыдно тебе, безголовый? Старая ведь гаджи…

– А чего я-то?.. – осекся он. – Это же Кузьма ее выучил. Она сама к нему пристала: хочу, мол, по-цыгански хоть два слова знать. Вот – знает теперь…

Женщины принесли жареное мясо – духовитые, горячие, сочащиеся коричневым жиром ломти. Счастливая Варька бухнула на стол блюдо с курицей, заулыбалась гостям:

– На здоровье! Если б мне знать, что вы все в гости будете, – еще лучше бы приготовила!

– Не пристроил ее еще? – тихо спросил Илью дед Корча, принимаясь за мясо.

– Нет пока, – нехотя отозвался Илья. – Да ей и так неплохо.

– Не жалеешь, что в город ушел?

Илья задумался, не зная, что сказать. Старик цыган ждал, посматривая из-под седых бровей блестящими, внимательными глазами. Но Илья так и не успел ответить ему – в сенях снова хлопнула дверь. Знакомый голос поприветствовал всю компанию:

– Т’явэн бахталэ, ромалэ-чавалэ!

– О! Арапо! Здравствуй! – Цыгане обрадованно повскакали с мест. Митро вошел в комнату, стряхивая с головы снег. Обернувшись к двери, весело позвал:

– Настька, где ты там? Заходи!

Настя вошла – опустив глаза, смущенно улыбаясь. Илья еще не увидел ее – а сердце уже прыгнуло к горлу. Вот уж скоро месяц, как он заставлял себя не смотреть на нее, не разговаривать, даже и не замечать ее совсем… Но, боже правый, как можно не смотреть на это чудо?

– Ох ты, красота! – крякнул дед Корча.

Цыгане притихли, уставившись на стоящую у порога Настю. Она пришла в простом черном барежевом платье. Оно было дешевле Варькиного, но делало Настю еще тоньше и стройнее. Прически у нее не было, тяжелая коса бежала, распадаясь на вьющиеся прядки, через грудь к коленям. Глаза растерянно смотрели на таборных.

– Сестрица моя Настька, – представил девушку Митро. – Первая в хоре певица. Верите ли – никогда таборных цыган не видала. Ну, кроме этого черта, конечно! – И он указал на Илью.

Цыгане рассмеялись. Илья молча отмахнулся.

Каждый день по сто раз он клялся сам себе: не будет смотреть на Настю, не будет думать о ней… Да и что толку, если она даже не глядит на него? Хотя если бы и глядела… Прав Митро, и нечего тут обижаться. Глупо и мечтать, что Яков Васильев отдаст единственную дочь, красавицу, певицу, невесту князя Сбежнева, за никому не известного кофаря. Были бы хоть деньги, мучился Илья, лежа ночью без сна и слушая, как скрипит от ветра и стучит ветвями по крыше старая ветла. Купить бы дом в Москве, хоть маленький поначалу, выдать замуж Варьку, завести лошадей, свое дело… Но в глубине души он понимал, что и деньги не помогут. Будь у него хоть мешок с золотом, а все-таки он цыган черномазый, не князь, не сиятельный.

Варька, конечно, все видела. Молчала, вздыхала, крепилась. А однажды ночью, выйдя на кухню, где Илья уже больше часа сидел без огня, не выдержала:

– Вот наказание! Зачем только приехали сюда!

– О чем ты? – прикинулся он дураком.

– О чем, о чем… Сам знаешь. Может, посватаешь?

– Сдурела?! – взорвался Илья.

Варька испуганно поднесла руку к губам, оглянулась на комнату Макарьевны, но раскатистый храп не прервался ни на минуту. Илья молчал, сгорбившись, глядя в пол. Варька подошла, положила руку ему на плечо. Вздохнув, Илья отвернулся к окну.

– Ну, куда свататься, Варька? Позориться только. Ее ж князю обещали.

– Ну и что? Яков Васильич, может, и обещал. А что у ней самой в башке, ты знаешь?

Этого Илья не знал, но все-таки заспорил:

– Скажешь тоже… Цыгане говорят, Сбежнев к ней уже год ездит. Если бы не хотела – прогнала бы.

– Не гонит, потому что отца боится. И цыган. Сорок-то тысяч не ей пойдут, а хору. А полюбит кого другого – может быть, и плюнет на князя.

– Да как же… На князя… Ты бы плюнула?

– Сравнил тоже. Кто я – и кто Настька? – Варька помолчала. – Отец что хочешь приказать может, а решать все равно ей. Ты что – не цыган? Забыл, как наши таборные девок увозили?

– Так это в таборе… Здесь другое все, – Илья в потемках притянул сестру к себе, уткнулся лицом в теплые складки ее шали. – Уеду я, Варька, а?

– Ну, давай, давай, морэ! – рассердилась она. – Бросай сестру одну на зиму глядя! Куда поедешь-то? Под Смоленск к нашим на печи лежать? – Илья не ответил. Варька погладила его по голове. – Давай хоть перезимуем здесь. А весной, если не притерпишься, уедем.

Он молчал. Варька была права: зимой в кочевье не ударяются. Нужно было потерпеть.

…– Гостям – почетное место! – заявил дед Корча, усаживая Митро рядом с собой.

Настя села с цыганками. Ее глаза живо, жадно оглядывали таборных, их пеструю потрепанную одежду, лихо повязанный зеленый платок Стехи, широкий кожаный пояс деда Корчи, красную, в бубликах кофту толстенькой Фешки, связки дешевых бус на шеях девушек, темные обветренные лица, – все, чего она, выросшая в Москве, в хоре, никогда не видела. Цыгане, в свою очередь, украдкой рассматривали ее. Из кухни прибежал босоногий мальчишка, встал перед Настей, выпучив глаза и засунув палец в рот. Настя улыбнулась и посадила его к себе на колени.