Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения - Фредрик Бакман

Капюшон медленно повернулся туда-сюда.

– Плохие семьи. Опасные. Твоя бабушка забрала меня.

– Поэтому ты, когда вырос, стал солдатом? Чтобы ездить везде вместе с бабушкой?

Капюшон кивнул.

– Почему ты просто не стал врачом, как она?

Монстр потер ладони:

– Кровь. Не люблю… кровь.

– Тогда солдатом в самый раз! – воскликнула Эльса с иронией.

А может, с сарказмом. Трудно сказать.

– Ты сирота? – спросила она, не дождавшись его реакции.

Капюшон не двигался. Монстр молчал. Борода исчезла в темноте. Вдруг Эльсу осенила догадка, и она радостно закивала:

– Ты как люди Икс! – вскрикнула она, не в силах сдержать восторга.

Капюшон не двигался. Эльса смущенно покашляла.

– Люди Икс – это… мутанты. Многие из них сироты. Это типа круто…

Капюшон не двигался. Эльса ковыряла обивку стула, понимая, что сморозила глупость. Ей хотелось сказать, что Гарри Поттер тоже был сиротой, а если ты хоть чем-то похож на Гарри Поттера, то это ужасно круто, но она догадывалась, что Монстр не читал серьезной литературы. Поэтому она ничего не сказала.

– Миамас – это что-то значит на тайном языке? Или это слово из твоего родного языка? Просто оно не похоже на остальные слова из тайного языка. Ну, то есть из твоего языка. Оно какое-то другое! – вопросы сыпались из нее, как горох, вопреки всем попыткам сдержаться.

Капюшон не шелохнулся. Но слова стали мягче. Монстр говорил иначе, слова больше не походили на часовых на посту. Его голос звучал почти мечтательно:

– Мамин язык. «Миамас». Это… мамин язык. Эльса подняла глаза и внимательно посмотрела в темноту под капюшоном.

– Вы говорили на разных языках?

Капюшон кивнул.

– Откуда родом твоя мама?

– Другое место. Другая война.

– Что значит Миамас?

Слова были похожи на выдох:

– Значит «я люблю». Это мамин язык.

Эльса выковыряла из стула остатки поролона и раскатала их на подлокотнике, пытаясь усмирить опухоль.

– Значит, это твое королевство. Поэтому оно зовется Миамас. А вовсе не потому, что я звала пижаму «миамой». Еще одна дурацкая бабушкина затея – она придумала для тебя Миамас, чтобы ты знал, как твоя мама тебя любила, – пробормотала Эльса и замолчала, внезапно поняв, что думает вслух.

Монстр переминался с ноги на ногу и дышал очень медленно. Затем потер руки.

– Миамас. Не выдумала. Не понарошку. Не для… маленького. Миамас. По-настоящему для… ребенка.

И потом, когда Эльса закрыла глаза, чтобы Монстр не видел, как она рада, продолжил, пытаясь выбрать правильные слова:

– В письме. Бабушкино прощение. Было прощение для мамы, – прошептал он из-под капюшона.

Эльса распахнула глаза и нахмурилась:

– Что?

Грудь Монстра ходила ходуном.

– Ты спросила. О бабушкином письме. Что бабушка написала. Написала маме прощение. Мы не нашли… маму.

Их взгляды встретились, теперь они были на равных. В этот момент у них, истинных миамассцев, зародилось взаимное уважение. Эльса поняла, что Монстр пересказывает содержание письма, поскольку знает, как тяжело, когда близкий человек держит что-то в секрете, потому что ты ребенок. Эльса уже не так злилась.

– Вы искали твою маму?

Капюшон кивнул.

– Долго?

– Всегда. С тех пор как был… лагерь. Эльса опустила голову.

– Поэтому бабушка везде ездила? Вы искали твою маму?

Монстр тер ладони быстрее. Грудь так и ходила ходуном. Капюшон едва заметно и очень медленно кивнул. И наступила тишина.

Эльса кивнула и уставилась на свои колени, все внутри переворачивалось от ярости.

– Бабушка, между прочим, тоже была чьей-то мамой! Вы хоть раз об этом подумали?

Монстр молчал.

– Хватит меня охранять! – рявкнула Эльса и выцарапала еще несколько нехороших слов на подлокотнике.

Тишина продолжалась примерно одну-две полных вечности.

– Не охранять, – тихонько рыкнул Монстр в конце концов где-то у нее за спиной.

Из-под капюшона выглянули черные глаза.

– Не охранять. Дружить.

Он снова целиком исчез под капюшоном. Эльса вперила взгляд в пол и поскребла ботинком ковролин, из которого поднялись вихри пыли.

– Спасибо, – угрюмо прошептала она. Капюшон замер. Эльса перестала добывать пыль.

Вздохнула.

– Спасибо, – повторила она на тайном языке.

Монстр молчал, но тер ладони уже не так быстро и сильно. Эльса все видела. Опухоль постепенно сдувалась.

– Не любишь разговаривать? – спросила она на тайном языке.

– Долго не говорил, – ответил Монстр на обычном языке.

– Долго не говорил на обычном языке? – спросила она на обычном.

– Ни на каком, – ответил он на тайном. Эльса задумчиво кивнула.

– Так ты не любишь разговаривать? – повторила она свой вопрос на тайном языке.

– Это ты слишком любишь, – ответил Монстр. Кажется, на лице Монстра впервые появилось что-то вроде улыбки.

– Шах, – признала Эльса.

На обычном языке. Потому что не знала, как будет «шах» на тайном.

Опять воцарилась тишина.

Эльса точно не знала, сколько они прождали, но прошло уже много времени с тех пор, как она решила, что пора уходить. Наконец двери лифта дзынькнули и раскрылись, в коридоре появилась женщина в черной юбке.

Женщина шла к двери с таким видом, будто накануне дверь очень плохо себя вела. Увидев бородатого мужчину и крошечную девочку, которая могла уместиться в его ладони, женщина в юбке замерла с поднятой ногой в воздухе. Девочка смотрела на нее во все глаза. Женщина держала перед собой пластиковый контейнер с салатом. Контейнер вибрировал. Женщина явно прикидывала, не дать ли деру, – логика как у маленького ребенка, который думает, будто его не увидят, если он закроет глаза. Она стояла в нескольких метрах от девочки, вцепившись в контейнер, как в край скалы.

Эльса встала со стула. Волчье Сердце попятился. Обернись Эльса, она бы застала на его лице выражение такого ужаса, которого прежде не видела. Никто в Просонье не поверил бы, что Волчье Сердце способен испытывать подобный страх. Но Эльса не обернулась, она встала со стула, глядя на женщину в черной юбке, и глубоко вздохнула, словно перед прыжком с трамплина:

– Кажется, у меня для вас письмо.

Женщина в черной юбке неподвижно стояла перед ней, вцепившись в контейнер побелевшими пальцами. Эльса упрямо протянула конверт.