Эта короткая счастливая жизнь - Виталий Вавикин

– Ты пьян, – Фелиция обиженно высвободила руку и взяла бокал с вином.

Килнер опять закурил и, закрыв глаза, долго мочал. Если бы не сигарета, которую он время от времени подносил к губам, она бы решила, что он уснул.

– Есть у меня один знакомый, – сказал очень тихо Килнер. Фелиция оживилась. Голубые глаза бывшего любовника снова казались трезвыми и проницательными. Неторопливо он рассказывал о режиссёре небольшого кабаре по имени Мортон Брезелстайл, которому помог развестись с женой, сохранив все сбережения. – Не думаю, что он считает себя обязанным мне, но… – Килнер наградил её оценивающим взглядом. – Если я договорюсь о встрече, и ты ему понравишься, то, возможно, всё получится.

– Ты хочешь, чтобы я с ним… – Фелиция опешила, изумлённо раскрыв рот. Килнер удивлённо поднял брови.

– Ты подумала… – он неожиданно рассмеялся. – Нет. Этого как раз делать и не нужно. Ни под каким предлогом! Как бы ни просил этот старый развратник! – он ещё смеялся, рассказывая о молоденьких девочках, чья карьера закончилась сразу, как только они имели глупость оказаться с Брезелстайлом в одной постели.

Фелиция слушала, начиная невольно улыбаться вместе с Килнером. На какое-то мгновение он снова стал для неё тем старым знакомым, в которого она готова влюбиться. Но только на мгновение.

Фелиция вернулась домой раньше, чем планировала и долго не могла заснуть, встревоженная томительным ожиданием.

Ближе к обеду следующего дня позвонил Килнер и сказал, что договорился о встрече.

– Он думает, что ты положила к своим ногам всё Чикаго, так что не упади в грязь лицом, – предупредил Килнер и повесил трубку, раньше чем Фелиция успела поблагодарить его.

Отправляясь на встречу, Фелиция представляла Брезелстайла молодым Казановой, но вместо этого встретила седовласого старика с сальным взглядом и большим, словно у лягушки, ртом. Говорил он, растягивая слова, делал неуклюжие, весьма ленивые комплименты и постоянно улыбался, отчего начинал ещё больше напоминать самовлюблённую надутую жабу.

Фелиция смотрела на него и, вспоминая себя в восемнадцать лет, пыталась понять, произвели бы эти речи на неё впечатление семь лет назад. Она машинально кокетничала, улыбаясь плоским, по-детски наивным шуткам, потешаясь не их содержанию, а скорее над самим Брезелстайлом. Вопрос о том, чтобы не попасться на его чары, отпадал сам по себе, оставляя лишь необходимость понравиться ему.

– Обычно я предпочитаю работать с молодыми неопытными самородками, – сказал неожиданно Брезелстайл, перестав улыбаться. – А вы, Фелиция, как я вижу, весьма искушённая дама, и вам, как я понял, нужны ведущие роли… – он замолчал, меряя её внимательным взглядом. Фелиция опустила глаза, изображая смущение. Брезелстайл взял её за руку и начал осторожно поглаживать пальцы. – Могу я узнать, чем обязан вам Килнер? Почему он решил похлопотать за вас?

– Килнер обязан мне? – искренне удивилась Фелиция. – О, нет. Скорее, это я обязана ему.

– Вот как? – Брезелстайл отпустил её руку. – Так значит, мы с вами сегодня на одной стороне? Оба стали должниками одного человека?

– Думаете, это плохо?

– Не знаю, чем помог Килнер вам в прошлом, но сейчас, думаю, я смогу позаботиться о вас лучше, чем он, – Брезелстайл выдержал паузу. – Если, конечно, вы согласитесь довериться мне, – он осторожно начал рассказывать, что состав его труппы это нечто вроде семьи, где каждый в любой момент готов заступиться за друга, и никто никогда никого не бросит в беде. – У нас одна общая жизнь. И если вас это устраивает, если вы готовы стать частью нашего маленького мира… – Брезелстайл театрально раскрыл объятия. – То милости просим, – его громогласный голос раскатисто прокатился по ресторану, привлекая внимание немногочисленных посетителей.

– Вот как? – Фелиция сдержанно улыбнулась. – Но вы ведь даже не посмотрели, на что я способна. Мой голос… Почему вы решили, что он подойдёт вам?

– Ах! – Брезелстайл нервно замотал головой. – Не берите в голову! Я умею смотреть. И знаете что? Тот спектакль, который вы сейчас разыгрываете передо мной, достоин хотя бы самой незначительной роли. А голос… – он отмахнулся от этого вопроса, словно от назойливой мухи.

Фелиция поджала губы и долго молчала, сдерживая обиду. «Лучше бы он напрямую предложил лечь с ним в постель, чем вот так намекать на несостоятельность!» – гневно думала она, но потом в памяти всплыл беззаботный образ Килнера, и гнев уступил место безразличию.

– Я согласна, – тихо сказала Фелиция. Задумчиво она коснулась руки Брезелстайла и, неназойливо поглаживая его пальцы, рассказала о своём сыне и о том, почему была вынуждена оставить Чикаго.

В какой-то момент она даже всплакнула, дав волю нахлынувшим воспоминаниям, и позволила Брезелстайлу успокоить себя, доверившись его объятиям, словно встревоженный ребёнок. Слабая и беспомощная, она отдавалась ему духовно, но держалась на расстоянии физически. День за днём, месяц за месяцем, пока от желания Брезелстайла не осталась лишь отцовская забота, а страсть направила свой взгляд на новую девушку, пришедшую в кабаре в поисках работы.

На четвёртый месяц жизни в Нью-Йорке Фелиция переехала в новую квартиру недалеко от Бродвея и наняла для Олдина нянечку, обязавшуюся за умеренную плату обучить его основам грамматики и математики. С Килнером она виделась крайне редко, да и встречи эти никогда не заходили дальше дружеского обеда.

– У тебя уже кто-то есть, да? – не выдержала однажды подобной неопределённости Фелиция, но Килнер лишь устало качнул головой. – Ты слишком много работаешь, – пожурила Фелиция, отмечая его усталый осунувшийся вид. Он поцеловал её в щеку и поблагодарил за заботу.

Спустя месяц она уехала с кабаре в турне по Европе, и познакомилась с английским художником Генри Клутом, которому Брезелстайл предрекал небывалый успех в Америке. Девушка, с которой пришёл Клут, оказалась его сестрой, и после того, как Брезелстайл, увлечённый её компанией, ушёл, Фелиция осталась с художником наедине. Они проговорили до поздней ночи и расстались хорошими друзьями.

После они встречались ещё трижды. Клут обещал нарисовать портрет Фелиции, если когда-нибудь окажется в Нью-Йорке. Его обожествление женской красоты вызывало улыбку, но картины, показанные им Фелиции, действительно заслуживали признания. Так, по крайней мере, показалось ей. Его сестра – Елена Брен Клут, была принята Брезелстайлом в состав кабаре и вернулась вместе с ними в Нью-Йорк.

За время турне Фелиция писала Олдину трижды и по возвращении удивилась, как сильно он вырос за три месяца. Чернокожая нянечка по имени Белфрида Снуд, с которой оставляла сына Фелиция, оказалась весьма хорошей учительницей, а её дети стали Олдину настоящими друзьями.

Позвонив Килнеру, Фелиция договорилась о встрече и, рассказав ему о Генри Клуте, спросила, нельзя ли устроить в Нью-Йорке выставку его работ. Килнер оживился, и Фелиция не без удовольствия отметила, что большинство его вопросов направлены на то, чтобы узнать, насколько близка её дружба с этим художником.