Око за око - Евгений Санин

Выглядев среди сидевших в углу людей бродячего философа–эллина, Луций велел слуге подозвать его к себе и усадил за стол, в надежде на то, что тот сможет найти ученые доводы, чтобы успокоить его.

Но философ только еще больше напугал его. Он рассказывал о страшной участи вечно мучающихся в царстве Аида — Тантале1, данаидах2 и других людях, совершивших во время жизни великие злодеяния, а Луций примерял эти истории к самому себе, словно пропитанную жгучим ядом тунику…

Ладно, он погубил Авла Секунда… За щедрые жертвы боги простят ему и Тита Максима. Прот не в счет — это раб. Их и на земле–то не считают за людей… А вот Аттал — это уже царь. Как ни крути, любимец богов. И за царей, как понял из беседы Луций, у богов особый счет к их убийцам…

Если мужество всего рода перешло к одному Квинту, то Луций перенял все его малодушие и трусость…

Он уже не прочь был бросить все и повернуть с полдороги обратно, но другой страх, что претор и Эмилиан никогда не простят ему этого, в последний момент пересилил.

И Луций велел хозяину прогнать философа, чтобы тот не напоминал ему о том, что так мучало его, и, чтобы забыться, набросился на вино…

Забыв о том, что он посол великого Рима и что нужно спешить, он уже сам приказывал хозяину подавать кувшин за кувшином.

Когда выпитым кубкам был потерян счет и италиец уже не знал, как ему отделаться от не на шутку разошедшегося римлянина, перед глазами Луция стал маячить Тит Максим. Бывший кредитор появлялся то из–за двери, то из угла, грозя Луцию пальцем.

— А–а! Вот я тебя!! — кричал Пропорций, швыряя во все стороны пустые кувшины и обглоданные кости. — Не нравится? Я тебе покажу, как приходить к честным людям из подземного царства! А это кто — данаида? Уходи! У меня уже есть жена! И ты, Тантал, тоже здесь? Не тяни свои руки к моему столу, все равно ничего не получишь! Прочь! Все прочь!!

Луций вскочил, опрокидывая стол, размахнувшись, швырнул в угол скамью, попав в большие амфоры с дорогим вином…

Кончилось все тем, что слуги хозяина гостиницы бережно усадили его в повозку, запряженную самыми быстрыми лошадьми, и дали знак вознице поскорей продолжать путь.

Всю ночь Луций провел в беспамятстве и пришел в себя лишь засветло на новом постоялом дворе.

— Что будет угодно Гнею Лицинию? — изучив легацию, почтительно осведомился его хозяин. Отпущенные почти до самых плеч волосы говорили о том, что он носит траур по близкому человеку. — Отдельную комнату с удобным ложем? Сытный ужин? Вина? Девочку?

Мутные глаза Луция, с трудом соображавшего, где он и что ему здесь нужно, задержались на длинных волосах италийца. Точно такие же носил и он после того, как они с Квинтом, законным наследником, похоронили отца.

«Квинт! — обрадованно вспомнил Луций, сообразив, что Квинт, который был стоек в вере предков, как и во всем остальном в жизни, мог снова поставить все на свои места, то есть с головы на ноги. — Вот кто может мне помочь разобраться с моими страхами! Да и не только в этом… Только — тс–с! Я — Гней Лициний! Немедленно дальше, в дорогу! Квинт сейчас в Афинах. Значит, надо ехать в Пергам через Ахайю! Расскажу обо всем Квинту, и он поедет со мной. Мы с ним раздвоимся в Пергаме, обманем всех, отравим Аттала, а потом доберемся и до тайника Тита! Квинт! Конечно же, Квинт!»

— Свежих лошадей! — властным голосом приказал он. — И вина в дорогу… Немного.

Четыре кувшина двадцатилетнего кампанского вина, поданные в повозку хозяином постоялого двора, заботящимся, чтобы никто не обвинил его в невыполнении легации, помогли Луцию скоротать день. Теперь же, протрезвев, он срывал зло на погонщике лошадей и охранявших его рабах, то посылая их вперед, то приказывая следовать за повозкой.

Он продолжал думать о брате, но теперь решение навестить Квинта в Афинах и взять с собой в Пергам тяготило его.

«Конечно, Квинт — заботливый и любящий брат, — мысленно рассуждал Луций, вспоминая подарки, которые привозил ему Квинт то из Карфагена, то из Испании. — Но он никогда не воспринимал меня всерьез! Не было такой встречи, чтобы он не подшучивал надо мной, не обзывал купчишкой и не держался свысока. Хотя все свои торговые дела предпочитает вести через меня, чтобы не подорвать свой авторитет. Подумаешь — центурион! Может, я сам еще стану легатом, а то и оч–чень известным в Риме человеком. А что — даже Сципион Эмилиан в свое время был просто Эмилием. А я ведь еду не на прогулку и не для командования какой–то сотней легионеров, которая может завоевать лишь небольшой городок, а подчинять Риму целое царство!»

Луций неотрывно смотрел на прямую, как стрела, дорогу. Она была вымощена среди топких болот из крепких, пригодных для мельничных жерновов плит так тщательно, что не чувствовалось даже малейшего толчка.

Сколько проехало за полтора столетия ее существования здесь безвестных людей, ставших Сципионами, Фламиниями, Катонами, Аппиями Клавдиями, Гортензиями… Пройдут годы, века, тысячелетия, — сколько их еще пройдет по ней к своей славе? Почему бы не случиться тому, что одним из них будет он, Луций Пропорций?..

Впереди показался «карпентум» — элегантный двухколесный экипаж, запряженный четверкой мулов. Луций впился глазами в задернутый от моросящего дождя полог, завистливо вздохнул, натягивая плотнее матерчатую шапку.

В Риме такой повозкой имели право пользоваться только высшие должностные лица. За пределами города это ограничение снималось, но все равно в экипажах такого типа выезжали лишь знатные женщины.

Мимо Луция промелькнуло надменное женское лицо…

«Я был бы, наверное, самым счастливым человеком на свете, будь на ее месте моя Луцилла…» — вздохнул Луций, думая о своей жене с непривычной для него нежностью, понимая, впрочем, что ему дорога не эта постылая женщина, на которой он женился ради приданого, а его положение в обществе, зависть окружающих, богатство, слава…

«И зачем мне Квинт? — снова подумалось Луцию. — Разве я сам не в состоянии убрать Аттала и состряпать завещание? С той же легацией или под видом купца, кто я, собственно, пока и есть, я доберусь до Сицилии вслед за консульской армией, разыщу дом Тита в Тавромении и вернусь в Рим сенатором, с пятьюдесятью миллионами! Я отлично справлюсь со всем этим сам, без всякой помощи и советов. И тогда я, я — а не родившийся десятью минутами раньше, и потому ставший старшим братом и наследником Квинт, стану сенатором и богатейшим человеком Рима! Я получу право оставить всем своим потомкам на вечные времена свое почетное восковое изображение!»

В своих мыслях Луций возносился все выше и выше. Видя прочную телегу с колесами, выточенными из одного бревна, без спиц, доверху нагруженную таким грузом, что ее едва тащили за собой четыре огромных вола, он представлял, как будут доставлять ему в Рим товары со всех концов света: статуи из Греции, слоновую кость из Нумидии, золотые поделки из далекой Скифии. И без того громадный его капитал будет множиться не по дням, а по часам.

«Первым делом куплю роскошный дом на Палатине, с фонтанами, мраморным атрием и мозаичными полами, как у городского претора. Потом, став сенатором, придумаю такой законопроект, который сделает меня знаменитым! Какой? Это надо подумать… Затем выставлю свою кандидатуру на должность консула, подкуплю избирателей, стану им и отправлюсь во главе армии на войну. Скажем, с Понтом или Парфией! Вернусь прославленным полководцем. Моей статуей украсят Форум! И я проеду по улицам Рима не в этой жалкой повозке, и даже не в «карпентуме», — думал Луций, — а в запряженной четверкой белоснежных коней триумфальной квадриге! Народ будет встречать меня криками восторга. И Квинт, которому я хлопал во время триумфа Сципиона Эмилиана, сам будет восторженно рукоплескать мне и бросать цветы!»