Информация - Мартин Эмис

— Но зачем? — сказала Джина. — Я просто не могу… О, господи.

Сегодня голова Ричарда была забита женщинами, впрочем, как и всегда, но не просто женщинами. Это были оригинальные личности: Джина, Энстис, Деметра. Да, еще Гэл Апланальп, которая сейчас лежит в своей постели с браслетом на лодыжке и увлеченно читает «Без названия», иногда чуть хмурится, иногда восхищенно поднимает брови. И еще была Гильда, Гильда Пол…

После того как Гвин закрутил роман с Деми, он тут же порвал с Гильдой, возлюбленной своей юности: буквально на следующее же утро. Вчера еще Гильда жила с безвестным писакой-валлийцем, у которого было за плечами два идиотских романа да еще комментарии к Чосеру для продвинутых студентов; а на следующий день на вокзал Паддингтон ее провожал автор неожиданного бестселлера. Она стояла на перроне в своем поношенном зеленом пальто, прижимая к груди потрескавшуюся пластиковую сумочку, на грани нервного срыва. К тому времени Ричард уже искал вескую причину для ненависти к своему старинному другу, и разрушенная жизнь Гильды поначалу показалась ему глотком свежего воздуха. Чтобы укрепиться в своей ненависти, он с натянутой улыбкой глубоко обеспокоенного человека совершил поездку в санаторий в Мамблсе и просидел там час, держа в своей руке влажную белую ладонь Гильды. В комнате один телевизор вещал на английском, а другой на валлийском. Помещение наполнял свет, казалось исходивший от кирпично-красного чая и апельсинно-коричневых бисквитов. Здесь было много женщин, причем ни одной старухи, и их любимым блюдом (эта странная мысль вдруг пришла ему в голову, когда он пил этот кирпично-красный чай) были мозги. Ричард до сих пор писал Гильде. Свои письма он, как правило, приурочивал к какому-нибудь удару со стороны Гвина или к какой-нибудь новой порции хвалебной писанины, в которой упоминалось о человеколюбии Гвина или, вернее сказать, о его милосердии. И все же, пожалуй, напрасно Ричард послал ей то интервью, в котором Гвин упоминал Гильду и назвал их расставание «дружеским». Лишь изредка Ричарду приходила в голову мысль о том, что публика — или Рори Плантагенет — должны узнать подлинную историю. Ричард был рад, что Гвин ни разу не навестил Гильду. Более того, Ричард надеялся, что так и не навестит. На самом деле Ричарду не было до Гильды никакого дела. На самом деле Ричарда волновала Деми.

— Я спрашиваю… зачем? — сказала Джина, — Господи, была бы моя воля…

Ричард взглянул на нее. Джина положила руку себе на горло. Час назад к этому месту прижимались его губы. Но ничего не получилось… Взгляд Ричарда вновь обратился к оглавлению «Любви в лабиринте»: «Месть девы», «Предатель», «Жестокая любовь», «Любительница удовольствий», «Мошенничество» и «Любовь в лабиринте». Размышляя об обольщении леди Деметры, Ричард, увы, был лишен возможности покручивать ус или тихонько хмыкать. Дамский угодник времен короля Якова имел перед Ричардом огромное преимущество. Трудно представить себе, скажем, Ловеласа,[5]который, рыдая и прихрамывая, покидает спальню с сапогами в руках. Невозможно представить себе, чтобы Хитклифф из «Грозового перевала» Э. Бронте, раскинувшись на кровати с балдахином и прикрывая глаза рукой, говорил Екатерине о том, что он, должно быть, чересчур взволнован, и о том, что он, должно быть, вымотался на работе. По-видимому, дела начали приходить в упадок после 1850 года. Что же до Касобона в «Миддлмарче» Дж. Элиот, то есть что касается Касобона и бедной Доротеи, то шансов у них было не больше, чем у человека, который вздумал бы купить свежих устриц на автостоянке. Ричард понимал, что острая и хроническая импотенция вряд ли может служить плацдармом для операции под кодовым названием «Обольщение». Но теперь у него была информация о Деми, то есть знание о чем-то тайном, интимном, постыдном, о чем-то, что делает Деми уязвимой. Золотая жила. И никому не придет в голову обвинить Ричарда в том, что он пытался обмануть Гвина. Если только его не поймают с поличным.

— Я не знаю, — сказала Джина, — у меня просто нет слов. Зачем? Может мне кто-нибудь объяснить?

Медленно поднявшись со стула, Ричард подошел к Джине и встал у нее за спиной. На первых страницах газеты, которую она читала, сообщалось о судебном процессе над одним убийцей в штате Вашингтон. Там была и его фотография. Можно было его рассмотреть: он в тюремной робе, его взгляд обращен в себя, а верхняя губа — как лук Купидона или летящая прямо на вас чайка. «Простите меня! Простите!» — кричал, по словам свидетелей, маленький мальчик, которого незнакомый взрослый мужчина на детской площадке заколол ножом. Брат мальчугана был тоже заколот ножом. Он не произнес ни слова. Был еще и третий, намного младше первых двух, которого убийца, перед тем как зарезать, несколько дней держал взаперти.

— Ты только посмотри на лицо этого выродка, — сказала Джина.

На кухне появился Мариус и бесцеремонно огорошил родителей заявлением, что на школьной фотографии «вид у него дерьмовый». Фотография была тут же представлена на всеобщее обозрение. Вид у Мариуса отнюдь не был дерьмовым.

— Вид у тебя отнюдь не дерьмовый, — авторитетно произнес Ричард.

Он подумал, что уж кто-кто, а он-то знает, что значит выглядеть дерьмово.

— Ты хорошо выглядишь.

— Мне кажется, это просто ужасно, — сказала Джина, — малыш кричал: «Простите меня! Простите!»

В наши дни молодежь ругается чаще, и старики ругаются чаще..

Пожалуй, это единственная область, в которой ваши родители могут поразить вас в той же степени, что и ваши дети. Разумеется, люди среднего возраста тоже чаще ругаются, инстинктивно протестуя против того, что силы постепенно их покидают.

«Простите меня! Простите!» — кричал мальчик незнакомому дяденьке на детской площадке рядом с домом. Брата этого мальчика дяденька тоже зарезал. Но он не издал ни звука. Он не кричал: «Простите меня! Простите!» Он был старше, и, наверное, он знал то, чего не знал его младший братишка.

В последнее время многие потеряли свои привилегии. Вот и мотив утратил свое важное место в прежнем триумвирате сыска: орудие убийства, мотив, возможность. Орудие, мотив и возможность сменили свидетели, признание и материальные улики. Современный следователь вам скажет, что он практически и не задумывается над мотивом. Нет смысла. Простите, но от этого никакого толку. На кой черт мне знать «почему», скажет он. Лучше выяснить «как», и узнаешь — кто. И к черту «почему».

«Простите меня! Простите!» — кричал малыш. Он думал, что чем-то невольно обидел и разозлил убийцу. Он думал, что это и есть «почему». Маленький мальчик искал мотив на современной детской площадке. Не ищите его. Вы его не найдете, потому что его нет. Простите меня. Простите.

Этот район города ветвился и размножался, как семья нищих по фамилии Роксхолл. Роксхолл-роуд, потом Роксхолл-стрит. Роксхолл-Террас и Роксхолл-Гарденз. Потом — Роксхолл-Корт, Роксхолл-лейн, Роксхолл-клоуз, Роксхолл-плейс, Роксхолл-роу, Роксхолл-уэй. Так что сначала едешь по Роксхолл-драйв, затем паркуешься на Роксхолл-парк, а потом идешь пешком по Роксхолл-уок. Ричард запер «маэстро», дни которого уже были сочтены, потом обернулся, чтобы окинуть взором пейзаж, если уместно говорить о пейзаже, или о месте действия, или о чем бы то ни было в этом роде в такой перекошенной, с завихрениями прозе. Вообще-то, сейчас, пожалуй, самое время сделать краткий экскурс в прозу Ричарда (полагаю, именно этим сейчас и занимается Гэл Апланальп), пока он сам, чертыхаясь, ковыляет в поисках Дарко и Белладонны от Роксхолл-авеню через Роксхолл-Кресент к Роксхолл-мьюз.