Сокол Спарты - Конн Иггульден

– Вон она! – послышался рядом взволнованный голос Парвиза. – Едет, едет!

На склоне холма показалась колесница, запряженная парой гнедых и окруженная бегущими солдатами в черных панцирях и кожаных юбках. Рядом со своей госпожой их поспешало около сотни – очередное напоминание, что это чужая жена и к тому же царица. Уместив перед собой на барсовой шкуре скрещенные кулаки, Кир следил за приближением колесницы, размышляя, выглядит ли Эпиакса так же, как прежде, и что увидит она, остановив свой взгляд на нем.

Вдоль воинских рядов загудели рога, хотя сейчас это было скорее приветствие, чем боевой клич. Колесница направлялась к царевичу, сидящему перед своим воинством на боевом коне, а потом заложила большой круг, часть пути пройдя буквально в обратную сторону.

Киликийская царица Эпиакса протянула руку подскочившему колесничему и сошла на землю. Боль, сдавившая Киру грудь, не имела никакого отношения к выпитому накануне. Тугие смоляные косы Эпиаксы колыхались за плечами. Она была той же – прежняя, совершенно не тронутая временем. Царевич спешился и молча смотрел, как она преклоняет перед ним колено. Глядя на основание ее стройной шеи, он невольно задался вопросом, понимают ли эллины значение этого жеста. Персидскую державу населяли двадцать восемь народов – все подданные сатрапий, властители и властительницы которых преклоняли колено перед членами высочайшего семейства. И когда то же самое, в противовес падению ниц, проделывали эллины, они через это как бы получали благоволение царствующего дома.

До Кира вдруг дошло, что он все еще не дал ей разрешения подняться: ее смугло-янтарная шея чуть потемнела от румянца. Вероятно, Эпиакса думала, что он все еще на нее сердит.

– Эпиакса, прошу тебя, поднимись. Я был зачарован тем, как мало ты изменилась. Словно возле тебя сейчас стоял я прежний, совсем еще молодой.

Говоря это, Кир взял ее за руку и смутился, заметив, как неуютно заерзали колесничий и ближняя свита. Телохранители царицы были явно непривычны к тому, что к их госпоже кто-то прикасается.

– Царевич Кир наш давний друг, – с улыбкой пояснила она. – Здесь я вне опасности. Любезный Рауш, ты доставил меня благополучно и можешь уезжать. Когда понадобится, я пошлю к тебе гонца.

Приближенный немедленно распростерся в пыли, причем так, что поклон хотя и предназначался обоим, но все-таки ставил его госпожу несколько выше Кира. Колесничий влез на свою скамейку и взял вожжи. Кир с завистью поглядел на ходкую колесницу и заговорил прежде, чем тот успел взмахнуть своим длинным хлыстом.

– Драгоценная Эпиакса, я приготовил для тебя смотр моего скромного войска. Если ты отошлешь своего возницу со свитой, я сочту за честь занять его место.

Царица склонила голову, и колесничий безропотно положил свой кнут и вожжи, хотя и удостоил Кира косого взгляда, когда тот их подхватил. Открыв дверцу, Эпиакса заняла место на обитом сафьяном заднем сиденье, но не села, а лишь прислонилась к спинке. Тепло и ветерок вполне располагали к поездке. Кир с лихой ухмылкой тряхнул вожжами, и колесница дернулась вперед, рассеяв телохранителей, которые иначе попали бы под колеса.

– Прошу простить, я лишь обвыкаюсь, – бросил Кир через плечо.

Его спутница верно определила, что сделал он это не случайно. Кир снова хлестнул вожжами, и лошади кинулись в галоп. Слышно было, как царевич ухарски подбадривает их гиканьем, заставляя лететь все быстрее и быстрее, совсем уже прочь от войска, построенного им для ее впечатления. Скорость была ужасающей и вместе с тем сладостно волновала, воскрешая память о том, как Кир и его друг необузданно мчались по берегу привольной реки.

В нем по-прежнему чувствовалась притягательность. На скаку, когда оставалось лишь полагаться на его умение и силу, Эпиакса следила за его спиной и слаженностью движений, вспоминая, как выпукло, твердо напрягались его мышцы, когда он держал ее в объятиях. Чувствовалось, как на глаза наворачиваются слезы – сложно даже сказать, в память ли о минувшей юности, об утраченной любви или же просто от пыли и ветра.

После первого дикого заезда Кир, уступая просьбе царицы, вернулся и уже более степенно повел колесницу вдоль своих замерших рядов. Временами он даже останавливался, давая молодой царице спускаться и беседовать с некоторыми из военачальников. Эпиаксе, казалось, общение было одинаково по нраву и с эллинами, и с персами. Клеарх разговаривал с ней чуть ли не отечески, с видимым удовольствием отвечая на вопросы. Рдел, словно юноша, Оронт, дружески взятый ею за руку. Рядом с этой женщиной царевич ощущал доподлинное блаженство от того, что день, начавшийся из рук вон, так неожиданно хорошо заканчивается. Невольно посещали мысли, как бы изменилась его жизнь, если б Эпиакса все же пришла к нему в тот последний раз, когда он ждал ее в кипарисовой роще. То была самая долгая ночь в его жизни, а когда начало светать, он решительно сел на коня и ускакал.

Они уже невесть сколько находились под солнечным зноем. Кое-кто из людей и в самом деле упал в обморок; их незаметно вынесли и положили подальше от глаз приходить в чувство. Ко времени возвращения в шатер, возведенный стараниями Парвиза для вечерней трапезы, Кир и царица чувствовали странную усталость. Полки по приказу пустились в обратный путь к лагерю. После дня, проведенного под солнцем, их ждал ужин и отдых. Потные и разгоряченные, люди улыбались явному обожанию царевича той красавицы рядом с ним. Кое-кто на ходу обменивался непристойными жестами, с оглядкой, не смотрит ли начальство, а то за такое можно ненароком лишиться рук.

Тем вечером Оронт, Арией и Клеарх вместе с другими военачальниками расселись за длинным походным столом. По разные концы стола, лицом друг к другу, сидели Кир и Эпиакса. Правая рука царевича лежала между блюдами ладонью вверх, будто в немой мольбе. Сложно судить, отвечала ли его чувствам Эпиакса, но у нее на скатерти находилось левое предплечье, и она как будто исподволь тянулась к царевичу. Спартанец втихомолку улыбнулся своему наблюдению.

Оронт принялся за еду с видимым интересом. Для своей гостьи Кир выставил на стол все самое лучшее; персы чуть ли не аханьем встречали блюда, приправленные шафраном, кардамоном и лепестками роз – травы столь дорогие, что в полках с их скудноватым рационом о таких и не слыхивали.

К трапезе с царевичем и его гостьей были допущены и прочие военачальники эллинов. Здесь был Проксен, опекавший кувшин вина так, будто тот принадлежал исключительно ему, невзирая на посягательства порхающих вокруг слуг. Софенет о чем-то голосисто смеялся с Меноном, но оба тут же сконфузились, обнаружив, что на них смотрят. Вино текло рекой, а незадачи и сутолока этого дня пошли на спад, хотя у половины людей кожа все еще дышала жаром, словно где-то внутри у них тлел очажок дневного зноя.

Опыта сидящим было не занимать, так что Клеарх был не единственным, кто заметил это неслучайное положение рук на столе. А потому за непринужденными разговорами ели быстро, а от лишних добавок отказывались. Через какое-то время, осушив чаши и вытерев ножи о скатерть, как того требовал этикет, военачальники один за другим стали подниматься и откланиваться (первый поклон Киру, второй его гостье).