Точка Омега - Евгений Шкловский

Дело сделано, он быстро выпрямляется, чуть наклоняет голову, как бы кивнув, поворачивается и медленно шагает дальше, оставляя темные мокрые следы на только что выпавшей белой пороше.

В последующие дни он ходит на работу, занимается обычными делами. Но при этом отчетливо ощущает присутствие в себе (понятно, про что речь) и знает, что в воскресенье снова наведается в облюбованное место. С нарастающим нетерпением он ждет этой минуты.

Едва он оказывается за монастырской краснокирпичной стеной, как снова начинает свой уже ставший привычным маршрут, скользит взглядом по выступающим из стен фигурам, по заснеженным ветвям елей, золотящимся куполам церкви…

Он уже совсем близко к цели, сердце учащенно бьется. Он волнуется, словно идет на свидание к возлюбленной, и пытается понять, что с ним происходит. Нет, мистика тут ни при чем, просто ему хочется увидеть знакомый памятник. Для чего-то это нужно ему. Интересно, для чего?

На этот вопрос определенного ответа у него нет. С трепетом приближается он к сумрачному Иисусу и долго стоит перед ним, молча, чуть опустив лицо и сцепив руки перед грудью, – такая почти молитвенная поза, делающая его самого похожим на статую.

Так они и пребывают некоторое время друг против друга, и он чувствует, как душа его наполняется чем-то хорошим, каким-то совсем другим ощущением жизни. Он уже не думает ни про записку, оставленную в прошлый раз, ни про игру, ни про земные докучливые заботы. Он вообще ни о чем не думает, а только вслушивается в эту удивительную тишину внутри себя, которую не нарушают никакие внешние звуки – ни отдаленный шум машин за стенами, где раскинулся огромный город, ни грай ворон на вершинах елей, с которых сыплется снежная пыль…

Но и это еще не финал. Во время очередной своей воскресной вечерней прогулки по монастырю М. встречает на протоптанной дорожке вдоль стены незнакомого мужчину в темном драповом, несколько старомодном пальто и не менее старомодной шляпе с широкими полями. Поравнявшись с М., человек неожиданно останавливается, поворачивается к нему и, чуть приподняв шляпу в знак приветствия, говорит:

– Мне кажется, мы можем познакомиться. Я – Петр. – И тут же, не дожидаясь ответа, добавляет: – Мы за вами давно наблюдаем. И сигнал ваш тоже приняли… простите, записку. Ну да, ту самую, которую вы положили. Собственно, вы уже можете считаться нашим. Если, конечно, пожелаете.

– Простите, я не очень понимаю, – в некоторой растерянности бормочет М., пытаясь получше разглядеть в сумерках чужое лицо.

– А что тут понимать? – говорит назвавшийся Петром. – Мы ведь давно догадались, почему вы здесь, мы, собственно, все здесь по той же причине. – Он помолчал. – Впрочем, главное не это. Главное, что мы с ним… – и он кивает в ту сторону, куда, собственно, и направлялся М. – Вы ведь тоже с ним? – спрашивает он немного смущенно.

На это М. только пожимает плечами.

– С ним, с ним… – убежденно говорит собеседник. – Тут стесняться нечего. Да мы вам ничего такого и не собираемся предлагать. Уже то, что вы приходите сюда, достаточно. Мы ведь тоже не часто собираемся, хотя у нас и место есть. Вон там, – и он показал на ближнюю к черному Иисусу крепостную башню. – Там и вход есть. Кстати, если что, имейте в виду. Мы вам будем рады.

– Спасибо. – М. вполне искренен, оценив деликатность нового знакомого и не желая его обижать. – Может, как-нибудь и зайду, если позовете.

– Позовем непременно, – говорит Петр. – Да вот уже и зову. Впрочем, вы и сами заходите. Нас как раз двенадцать и будет. Ну, до скорого. – Петр снова приподнимает шляпу и не спеша удаляется, оставив М. в глубокой задумчивости. Через минуту его фигуру уже не разглядеть.

М. продолжает свой путь и, как обычно, чуть замедляет шаг возле Иисуса, останавливается на мгновение, пытаясь понять, наблюдают за ним или нет, и тут же снова трогается. Проходя мимо башни, он внимательно поглядывает в ее сторону, но ничего особенного не замечает – все как обычно, на снегу перед ней никаких следов, а узкий низкий проход внутрь заколочен досками.

М. часто можно было видеть там поздними воскресными вечерами. Охрана уже не обращала на него внимания и даже позволяла оставаться на территории дольше, чем другим, несмотря на время закрытия. Прогуливается человек и пусть прогуливается, к тому же одному из охранников он спас жизнь, когда у того вдруг случился сильный сердечный приступ. Не окажись он рядом, все могло бы кончиться плачевно.

В жизни М. ничего не изменилось: клиника, пациенты, несколько запущенная холостяцкая квартира… Он же все ждет новой встречи, да, с тем самым человеком в плаще и шляпе, который обещал, что его позовут. Ему надо кое о чем расспросить его.

Правда, теперь он не очень уверен, что та встреча действительно была, а не пригрезилась ему. Однако бронзовый Иисус по-прежнему так же близок, и если он вдруг долго не видит темный печальный лик, то жизнь как бы теряет смысл.

А однажды М. приносит с собой клещи и начинает вытаскивать гвозди, которыми прибиты доски, закрывающие проход внутрь башни, расположенной неподалеку от памятника. Гвозди толстые, ржавые, перегнутые, выдираются с трудом и неприятным громким скрежетом.

Когда все-таки удается отодрать несколько досок и пробраться внутрь, он видит пустое холодное помещение, в ноздри ударяет подвальный запах затхлости и заброшенности, узенькие ступеньки, ведущие наверх, на стену, покрыты наледью, так что и ступать на них боязно.

М., опираясь рукой о стену, зачем-то все-таки ступает осторожно на первую, потом на вторую, на третью, на четвертую, но на пятой (а может, и на шестой) подошва соскальзывает, и он, судорожно взмахнув руками, падает, ударяясь затылком сначала о стену, а потом и о ступеньку.

Видит же он в последнюю минуту скорбные черты бронзового черного Иисуса, хотя, возможно, это черты Иисуса с картины Крамского, а впрочем, не исключено, и лицо с Туринской плащаницы, и не скорбное, а просветленное…

Опять насс… под подушку. Он даже слышал журчание, но все никак не мог проснуться, а когда проснулся, то было поздно – подушка снизу мокрая, и вокруг расплылось – гадкое желтое пятно, запах. Уже было однажды, вроде как он сам, но это неправда. Жаловаться не стал, молча лежал на мокром, пока само не подсохло. Все равно могли не поверить, да и стыдно. И еще – почему он? Что в нем такого, что именно ему?

Подло, так им и сказал.

Ну да, самый мелкий, самый худосочный (бабушкины слова), ну и что? Ничего плохого ведь он им не сделал. Тогда почему?

Ага, осрамить хотели, главным образом перед девчонками. Ну да, он с ними дружит. В бадминтон играют, волейбол, в колдунчики…

В одну он даже вроде слегка влюблен. И вообще проще с ними, нежели с парнями. Девчонки – они другие: мягче, веселее, да и вообще – милые свежие личики, звонкие нежные голоса…

Как только появлялась возможность остаться в девчоночьей компании, он тут же ею пользовался. Разумеется, это не могло пройти незамеченным, – лишний повод для издевательств. «Юбочник», дразнили, «девчонка» и еще рьянее придумывали для него новые испытания: засовывали во сне между пальцами ног бумажку и поджигали («велосипед»), подкладывали в постель лягушку, мазали лицо зубной пастой, не говоря уже про «темные», которые устраивались ему чуть ли не через ночь. Гнусно! Мечталось стать сразу большим и сильным, отомстить обидчикам, а иногда… иногда… Правда, лучше бы уж родиться девочкой!