Как мы не стали бандой - Глеб Черкасов

— Я ведь твою маму у Сержа, у Владиленыча увел, за два года до твоего рождения, одна компания была. Он за ней долго ухаживал, а тут я, весь в ореоле славы, на одной руке пятьдесят отжиманий и еще Есенина с Рождественским наизусть, ну все и срослось. Он переживал, не зря на даче рядом с нами оставались жить, а не в горкомовский пансионат катались, его жена все понимала, злилась, хотя чего бы — без меня ей никакой радости.

Стас вздрогнул, представив, что его отцом мог бы стать Маяков, неплохой, но какой-то прибитый жизнью дядька. Черт его знает, как он сейчас себя чувствует. Может, и в люди выбился.

— Значит, не общаешься со старыми друзьями, ну, может, и правильно, этот багаж не всем под силу, вот, например, был такой чувак, выпьем давай сначала, никому не рассказывал…

Выпили.

Стас понял, что скучает по Костяну, чуть ли не единственному другу, который теперь далеко. Впрочем, электронная почта, которую Костя перед отъездом завел Стасу, творила чудеса, а вот Яну и не найти теперь…

Иван Георгиевич продолжал:

— …Он приехал через два дня после, с бутылкой, я на порог не пустил, молчу, он тоже, потом говорит — вариант был, мочат, и семью тоже, или хотя бы отжимают все, бомжами делают, или вот как получилось. Я молчу — он говорит, придумаем, что делать, ты не вешай нос, молчу, потом поворачиваюсь и ухожу домой, он мне чвякнул вслед: «Бурелом с колеей…»

— А что это значит? — Стас помнил, что Иван Георгиевич иногда произносил загадочное «колея с буреломом». После 1992 года эти слова сын от отца не слышал ни разу.

Выпили.

— «Колея с буреломом, бурелом с колеей, через это со смехом мы с тобой, брат, пройдем». Был такой стишок на трех человек, у каждого своя строчка, больше его прочесть некому, — отец налил себе полную, сыну, поглядев на него внимательно, чуть-чуть и сказал: — Если вдруг услышишь вторую строчку, беги от этого человека.

— Отец, а ты не собрался ли помирать? — Линькович-младший уже еле ворочал языком.

Иван Георгиевич улыбнулся:

— Нет, думаю пожить еще чуть, интересно, чем кончится. Черт, да мы футбол почти пропустили.

Включили телевизор. Португалия забивала шестой мяч России. Георгий Ярцев почти бежал к выходу, хотя матч еще не кончился.

— Эх, Жора, не доиграли ведь еще, а убегаешь, вот и так мы все, — отец махнул рукой. — А помнишь, он у нас на даче выпивал и соседи в гости ломились, как же — легенда живая. Вот теперь тоже легенда, только мертвая, хотя с виду… Как все мы, считай, что результат этого матча живая иллюстрация, как мы всё профукали.

Выпили и за это. А потом за португальского парня, который забил седьмой и положил конец всей этой лаже.

Утром отец разбудил Стаса, заставил съесть яичницу и выпить рюмку. Паспорт и билет были в кармане. Машина ждала внизу. Сын заметил, что проводы доставляют старику удовольствие: как ни крути, а ответственная заграничная командировка и автомобиль вот прислали. Стас с замиранием сердца объяснил, что такое бизнес-класс, отец одобрил, по делу ведь лететь, должно быть удобно.

— Обо мне не беспокойся, я ожил, — сказал Линькович-старший.

— Ловлю на слове, папа, тогда сделай мне одолжение, слетай куда-нибудь отдохнуть.

Иван Георгиевич ухмыльнулся:

— Ну да, только в одну страну хочу, но точно надо узнать, сколько стоит билет до мест, так сказать, моей подписки о неразглашении.

— Тогда надо и в Штаты, на территорию вероятного противника, — пошутил Стас.

— Туда еще успею, если призовут, — продолжал смеяться отец и подтолкнул сына к лифту.

1997 ГОД

Дмитрий Хубариев

— Слышь, постоялец, мне тут на рынке анекдот рассказали: «Новый русский от бабок уже охерел совсем, приходит к врачу и говорит, хочу, мол, испытать, что чувствует женщина во время родов. “Но это физиологически невозможно”, — доктор говорит, у мужчин дыры нет нужной для этого…” — “Десять штук баксов плачу”. — “Ну хорошо, ковыляйте в операционную”. Через десять минут провожает нового русского домой с пожеланиями родить успешно. Коллеги в непонятке: “Что можно было сделать, если это в принципе невозможно?” — “Да я ему задницу зашил и дал выпить пачку пургена”».

Зинаида Ивановна заколыхалась от смеха, призывая и постояльца от души повеселиться. Тот вежливо улыбался, тыча вилкой в картошку. Ужины стали бесплатными после починки старого жигуля хозяйки. Периодически Дима об этом жалел, всухомятку прием пищи проходил поспокойней. Не хотелось не только говорить, вообще ничего не хотелось. Да и готовила старуха так себе.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано где-то в середине нулевых годов)

Я мало что помню про те годы. Они мне кажутся одним нескончаемым днем, иногда шел снег, иногда было жарко. Я боялся всего — ходить по улицам, разговаривать с людьми, пить. Хотя иногда становилось так страшно, что приходилось покупать два Довганя и запираться дома. Зинаида Ивановна по моей же просьбе отнимала ключи. И первый пьяный сон начинался на том самом полустанке из 1994 года. (Конец записи.)

В 1994 году любитель футбола, с которым Дима, на свое очень условное счастье, разговорился в тамбуре, ссадил его с поезда и отдал своему земляку «во временное пользование». Хубариев не поехал на кирпичный завод вместе со всем вагоном, а остался в расположенной неподалеку от станции автомастерской, которая была частью большого хозяйственного комплекса, занимавшегося всем чем ни попадя.

Отходить от рабочего места больше чем на пятьдесят метров не рекомендовалось. На ночь его запирали. О деньгах речь не шла. Паспорт уехал с поездом. Как сказал на прощание главный по вагону: «Он тебе больше не нужен, ну а нам пригодится».

Дима стал рабом, рабочий профиль — автомеханик. Возни с тачками было много: от перебивки номера на моторе до отмыва залитого кровью салона. Через два месяца Дима стал настоящим профи. Кормили его более-менее, выдавали пачку сигарет на два дня. Таких, как он, было еще трое, а двадцать человек использовались на черной работе и содержались как скот.

Охраны было мало. Дима поначалу думал подговорить узников на бунт, но быстро оставил затею, здраво оценив возможности и желания напрочь сломленных людей.

Это подтвердил раб Миша-москвич: «Тут один в побег решился, так менты местные купленные, сами поймали, отдали хозяевам, а те показательно запороли насмерть, следующего пообещали тоже запороть, но перед тем публично оттрахать во все дыры».