Офисные крысы - Тэд Хеллер

Я спрашиваю его:

Он отвечает мне:

Мне приходит в голову мысль, что нужно сохранить это сообщение.

* * *

В подтверждение того, что Бог все-таки есть, Марк Ларкин не получил кресло главного редактора «Боя». Томас Лэнд, Главный Жополиз Парк-авеню, стал им. (Теперь этому ничтожеству придется бегать за кофе гораздо реже, хотя Мартину Стоуксу он будет носить его вечно.) Сам по себе этот факт был малоприятным, но все же я испытал немалое облегчение оттого, что место не досталось круглолицей, очкастой, розовощекой жабе с нашего этажа.

Том одного со мной возраста, мы начали с ним карьеру в один год, и он вовсе не умнее меня. Он учился в Йеле, но ведь и я посещал Беркли и Ливерпуль… что с того?

Два года назад Томас Лэнд «вышел замуж» за Тришу Ламберт, что оказалось очень прозорливым карьерным шагом. В течение полугода Триша стала старшим редактором в «Ши», и вот теперь Томас главный редактор «Боя». Они теперь будут расти и расти до тех пор, пока либо не окажутся в раю, либо не случится семейный взрыв: рождение ребенка и все с этим связанное.

Стиснув зубы, я послал Тому поздравительное сообщение на шесть предложений — вдруг он вспомнит о старом приятеле и пригласит меня «подняться на борт». Ему понадобилось пять рабочих дней, чтобы поблагодарить меня. И все, что было в его ответе, это: «Спасибо».

В немецком языке есть слово «schadenfreude» (неудача-радость), обозначающее то, как ты счастлив, когда кому-то не везет, но существует ли слово (слава — сожаление, триумф — ничтожность), которым можно описать состояние, когда ты полностью разбит чьим-либо успехом?

И, опускаясь все ниже, раз уж я ступил на тропу унижения, я послал письмо Нэн Хотчкис в Лондон. В котором выразил уверенность в том, что у нее все хорошо. Кто знает? Может, там найдется что-нибудь и для меня.

Я был в отчаянии.

После повышения Мартина дверь в кабинет Регины оставалась закрытой ровно две недели, и никто не осмелился постучать в нее, позвонить Регине, отправить ей письмо или даже просто пройти мимо.

Вышло, однако, так, что ее не было в стране… по крайней мере, на работе ее не было точно. (Ее фотография появилась в «Таймс»: она сидит на каком-то показе моды в Милане в темных солнцезащитных очках овальной формы, похожая на пчелу.)

Видимо, игра в бег вокруг кресла приостановлена, и все пока останется на своих местах…

Но как-то, уже после возвращения Регины из миланского улья, Шейла Стэкхаус заявляет, что у нее есть объявление.

— У меня рак, — сообщает она сотрудникам редакторского и художественного отделов, собравшимся в большом конференц-зале, — поэтому я собираюсь взять отпуск на шесть месяцев, а может быть, всего на три месяца. Но я вернусь, ребята. Моя песенка еще не спета. Я справлюсь с этим, вот увидите.

Люди начинают аплодировать, и я присоединяюсь ко всем. Но это похоже на хлопанье в ладоши после плохого спектакля только ради того, чтобы не обидеть артистов. И еще одна странная вещь: непонятно, хлопают ли они ей или Раку, потому что кажется, что это сам господин Рак стоит там с уродливой улыбкой, обнимая Шейлу за плечи волосатыми гноящимися руками и уводя ее от нас в страшную пустошь Ракландии.

У меня такое чувство, что она не вернется. Ей за пятьдесят, и, когда она делает свое объявление, свет ее обычно ясных, веселых глаз уже тусклый и безрадостный.

— Марк Ларкин остается за меня до тех пор, пока я не вернусь, — говорит она нам, и моя кровь мгновенно закипает бурунами. — Давайте все пожелаем ему удачи.

* * *

В тот день, когда Шейла сделала свое объявление, я ушел с работы приблизительно в пять тридцать. В ее кабинете все было по-прежнему, за исключением букета из двух десятков алых и чайных роз, которые ей от лица Регины вручила Вилма.

Уже на следующее утро там ничего не напоминает о Шейле. На новом столе расставлены личные вещи Марка Ларкина (гарвардский вымпел и черно-белая фотография в рамке огромного белого дома, стоящего посреди моря колышущейся травы, дома, напоминающего один из тех, которые строил Р. Д. Пост).

И новый босс уже здесь, в пятнистой розовой плоти. Он в очках со стеклами цвета кока-колы, одетый в костюм «Хуго Босс» и одну из своих безвкусных рубашек с воротом другого цвета.

— Доброе утро, Пост, — здоровается он со мной, — я вчера еще хотел сказать тебе, что мне не терпится начать работать с тобой.