Вещные истины - Рута Шейл

Капризные губы под бледной помадой кривятся в усмешке.

– Бес в одиночку разгребает все то дерьмо, в котором мы оказались. Поэтому сделай милость, будущая судья, – держи свое при себе.

Глупо надеяться на Бескова, но я до последнего жду, что он отзовет свою ручную пантеру. Он помалкивает, хоть и выглядит сконфуженным.

– Сядь туда.

Смуглый палец указывает на свободное кресло. До боли стиснув зубы, я впечатываюсь в шелковую обивку. Золотоордынец не удостаивает меня вниманием.

– Прошлой ночью не стало еще одного из нас, – говорит Амина. – Огромная потеря для всего сообщества рейстери.

«Посмотри на меня, – взглядом умоляю я Бескова. – Пожалуйста, посмотри».

Но Бесков внушению не поддается. С появлением стриженой под «пикси» амазонки он словно уходит в тень – прямо сейчас это тень комнатной пальмы, одной из нескольких себе подобных в библиотечном дендрарии. Я набираю побольше воздуха, чтобы задать вопрос, но тут он заговаривает сам:

– Не Терранова.

Это все, что мне нужно знать. Вздох облегчения получается слишком громким, даже бульканье воды в кальяне неспособно его заглушить.

– А вот Есения, кажется, рада чужому несчастью. Бес! – Гримасе страдания, исказившей точеное личико, позавидовал бы сам Станиславский. – Ты уверен, что не ошибся? Для судьи она туповата.

Пальмовые кущи безмолвствуют. Поняв, что осталась без благодарного зрителя, Амина возвращает себе прежнюю строгость.

– Мы считаем, что поездки в «Эльсбет» пора прекращать. Это небезопасно. Если шеффены доберутся до пансиона, где в бассейне плещутся двадцать нетрезвых подростков-рейстери…

Бесков сухо покашливает. На лице Амины отчетливо читается: «Чертов сноб!». Она повышает голос.

– А ты как думал? Эти дети давно уже не дети, да и мы с Тимуром в няньки не годимся. А если тебя так напрягает их присутствие в твоей обители тишины и аскезы…

– Не напрягает. Вовсе нет. – Бесков непривычно сговорчив. Даже завидно. – Они просто превращают мою жизнь в ад, – добавляет он кротко. – Может все-таки…

– Да, если только ты сам отправишься с ними в «Эльсбет» – или в Диснейленд, музей матрешки, квартал Красных фонарей, клянусь, мне все равно, как далеко зайдет твоя фантазия! Но сам, Бес. Мне такая ответственность поперек горла.

– Хорошо, я тебя услышал.

– Аллилуйя, – бормочет Амина, намереваясь покинуть нашу теплую компанию.

– Останься, – как-то неуверенно просит Бесков, и она разворачивается на каблуках. – К черту «Эльсбет». Останься здесь.

Я кошусь на Тимура – все это звучит так, словно приглашение на него не распространяется. Но по лицу золотоордынца невозможно понять, о чем он сейчас думает, и я начинаю ерзать в кресле, извлекая из него душераздирающие скрипы, потому что если эти двое нечаянно забыли о нашем присутствии, то самое время им об этом напомнить.

Два взгляда протыкают меня насквозь, будто шпаги гвардейцев кардинала. По идее мне полагается схватиться за грудь и картинно корчиться в муках.

– Ключ, – говорю я. – Я хочу сама забрать свои вещи.

– Ты сама заберешь свои вещи, – говорит Бесков, – но Тимур и Амина поедут с тобой.

«Какое настырное пресмыкающееся», – говорит взгляд Амины.

«Серпентарий…» – говорят завитки кальянного дыма за спиной уходящего хана Орды.

* * *

– У тебя проблемы? Эти люди тебе угрожают? Ты должна им денег?

– Нет.

– Тогда почему ты под конвоем? Если что-то не так, скажи мне об этом прямо сейчас. Один звонок – и их здесь не будет.

– Эмиль, нет.

– Что за квартиру ты нашла? Хотя бы адрес оставишь?

– Оставлю, только позже, – бормочу я, пытаясь не выпустить его из кухни. – Ш-ш, сюда идут!

Во взглядах, которые бросает по сторонам Тимур, мне то и дело мерещится прищур лучника, в любой момент готового спустить тетиву. Даже когда, как сейчас, он всего лишь прогуливается по комнатам, от него исходит какая-то очень чуждая и темная сила. И хотя в отличие от Амины он не напирает на мое ничтожество всякий раз, когда я попадаюсь на глаза, именно рядом с ним это ничтожество ощущается острее всего.

«Они словно из другого мира. Они дикие», – шепнула мне Настя, имея в виду Тимура и Амину, и я с ней согласна. Раньше на моем пути не встречались люди, владеющие боевыми искусствами, но глядя на этих двух становится очевидно, что для того, чтобы заставить противника скулить от боли, одноименный рейсте им не понадобится.

Когда я начинаю подниматься по лестнице в свою мансарду, Амина следует за мной. От того, чтобы переступить порог, ее отделяют считаные доли секунды, но этого хватает, чтобы я успела хлопнуть дверью и повернуть защелку замка прямо перед ее носом.

Одиночество. Даже не верится. Как и в то, что я больше сюда не вернусь.

Я нарочно медленно достаю из шкафа чемодан и стопками укладываю в него книги. Затем перемещаюсь поближе к шкафу, снимаю с вешалки платье, заталкиваю его между книжными корешками. В своем восточном наряде я по-прежнему выгляжу как сэр Мелифаро из Ехо[15], примеривший особенно смелое лоохи. Желая как можно скорее исправить это недоразумение, я извлекаю на свет очередные черные джинсы и такую же футболку, через голову стягиваю с себя балахон и чуть не подпрыгиваю, когда откуда-то сверху доносится тихий стук.

Балахон поспешно возвращается на место. Подняв голову, я вижу в проеме окна бледную тень с лицом Германа Террановы.

Как всегда, эффектно. И не вовремя.

Я отпираю фрамугу, и Герман протягивает мне круглую жестяную банку, а затем, протиснувшись в щель между створкой и оконной рамой, повисает на руках и мягко прыгает вниз. Приземление выходит смазанным – в последний миг, не удержавшись, Герман падает на колени и тут же поднимается, шипя от боли. В дверь немедленно колотят.

– Эй, будущая судья! Все в порядке?

– Не в порядке! – ору я, радуясь возможности позлить Амину. – Я только что уронила свой любимый бюст Шопенгауэра, и он лишился носа!

Теперь ей придется подождать, пока я отыщу суперклей.

– Зачем ты полез на крышу? Двери – для слабаков?

Я злюсь гораздо меньше, чем пытаюсь показать. На самом деле я рада его видеть. Герман морщится и оседает на кровать с таким видом, будто намерен лишиться чувств.

– У тебя слишком много гостей, – говорит он чуть слышно. – Где Марк?

Поначалу мне кажется, что он бредит, но его руки тянутся к банке, которую я все еще прижимаю к груди, и я с ужасом понимаю, что это – урна. Урна с прахом.

– Ты мог бы позвонить.