Роковое зелье - Елена Арсеньева

Дело было не в кровушке. Екатерину не мутило. Просто онавнезапно вспомнила, где и когда видела этого молодого разбойника, которыйнесколько минут назад заглядывал в карету. Да в Горенках и видела! Он не издворни, а из крестьян. У Екатерины была отменная память на лица, она и черезнесколько лет могла вспомнить увиденного когда-то давно человека. Точно, виделаэтого мужика в деревне… на свадьбе! Екатерина тогда проезжала через деревню ссестрами, остановились, приветили молодых… женили, помнится, младшего братаэтого мужика, вот тогда Екатерина его и заметила. А зовут его Ксаверий. Да, воттак, будто какого-то римского императора. Ксаверий – не больше и не меньше.

Ну, предположим, это он и есть. Что ж такого? Разве небывало, что крепостные подавались в бега, уходили в разбойничьи ватаги? Ушел иэтот. Только опять вот какой встает вопрос: чем его так прогневила Мавруха?Загадочный разбойник: они обычно мстят своим бывшим хозяевам, а этот, наоборот,очень беспокоился о Екатерине. Именно он – княжна вспомнила теперь голос –кричал при самом начале нападения: «Не стреляй в карету! Заденешь кого не надо– я тебя тогда!..»

Нет, ничего не понять, только голову от этих мыслейсломаешь!

Вдруг снова послышался топот. Девушки испуганно схватилисьза руки: неужто разбойники надумали вернуться?! Однако и три всадника,появившиеся на поляне, никак не напоминали своим обличьем лесных ватажников,двое были одеты как императорские гайдуки, а третий – и вовсе благородныйгосподин.

– Ради бога, княжна! Что тут произошло?! Какой кошмар!Не зря так беспокоился ваш батюшка, места себе не находил!

Екатерина глядела на спешившегося всадника – не верила своимглазам. Это был Степан Васильевич Лопухин, камердинер императора, толькосегодня утром уехавший вместе со всеми в Москву. Лопухин, невысокий, плотныйсорокалетний человек с изморщиненным не по возрасту лицом (следы тягостнойссылки в Колу), встревоженно таращился на Екатерину. Когда глаза еговстретились с перепуганными глазами княжны, он сорвал парик (очевидно,совершенно забывшись, приняв его за оброненную где-то шляпу), обнажив коротко инеровно остриженную голову, и с облегчением вытер париком вспотевший лоб.

– Батюшка ваш вдруг встревожился, что отправил вас иДарью Васильевну безо всякой охраны, и чуть не на коленях умолял всехворотиться, – пояснил Лопухин. – Я вызвался и брат ваш, но у неголошадь засеклась, он отстал. Я же гнал что было мочи. Еще издали слышу крики,выстрелы. И вот – ваша карета! У меня аж дух занялся. Сердце отеческое – вещун!Не зря Алексей Григорьевич с ума сходил.

Екатерина на миг зажмурилась. Это внезапное беспокойствоотца, возвращение Лопухина, тот крестьянин… Какая-то мысль мелькнула, ноисчезла.

Екатерина судорожно стиснула руки:

– Степан Васильевич, господин Лопухин, кабы вы толькознали, что тут было!.. Не иначе Господь нас спас, он же и прислал сюда вас. Нусами посудите: кони выпряжены, люди наши побиты…

– Это не беда, – Лопухин сделал знак гайдукам, ите, спешившись, принялись вновь закладывать карету. – Ежели мне не удалосьразогнать злодеев и освободить красавиц, удовольствуюсь малым: починкою кареты.

Екатерина расхохоталась. Сейчас, когда опасность былапозади, она ощущала необыкновенную легкость что в мыслях, что во всем теле,каждое слово Лопухина казалось необычайно смешным, каждое выражение егонекрасивого лица – милым и забавным. Раньше он был не очень-то ей приятен, ибопользовался не только расположением императора, дальним родственником которогобыл, но и Остермана. Хитрую же лису Остермана Екатерина откровеннонедолюбливала и даже боялась. Лоб Лопухина казался ей слишком низким, глаза онто и дело отводил, улыбался натянуто… Сейчас перед ней сидел словно бы совсемдругой человек. Весь его облик так и лучился счастьем.

– Подумать только! – всплеснул Лопухин своимикрупными, разлапистыми руками, которые чрезвычайно нелепо смотрелись вобрамлении дорогих кружев. Им гораздо более пристало бы выглядывать изобтрепанных рукавов крестьянского армяка. – Мне выпала честь помочь даме,к которой благосклонен сам государь! Поистине, Господь нынче ко мне более чеммилостив.

Екатерина повела на него глазами и медленно улыбнулась.Говорят, Лопухин – глаза, уши и язык Остермана. И если он так выразился,значит, просто облек в изящные слова убеждение Остермана. Но если сам АндрейИваныч признал, что император благосклонен к Екатерине Долгорукой, это… этоможно счесть новым направлением государственной политики!

Она взволнованно стиснула руки, не отводя взора отвсепонимающих, улыбчивых, приветливых глаз Лопухина. Мелькнуло где-то наобочине сознания страстное, влюбленное лицо Альфреда Миллесимо, его губы… носейчас ей было уже не до Миллесимо. Сузив глаза, мгновенно превратившись изиспуганной девчонки в надменную даму, сказала непререкаемым тоном – именно так,в ее представлении, только и могла говорить императрица:

– Но вы, сударь, конечно, сделаете все, чтобы разыскатьи примерно покарать виновных в нападении на меня и мою родственницу?

– Не извольте беспокоиться, матушка ЕкатеринаАлексеевна, – точно так же мгновенно посерьезнев, ответствовал Лопухин именнов том тоне, каким и надлежит подданному отвечать своей государыне. – Хотьи затруднительно будет сие устроить, поскольку часть разбойников убита, адругие разбежались, все же знайте: жизнь положу, лишь бы вам услужить!

И Степан Васильевич почтительно приложился к милостивопротянутой руке Екатерины Долгорукой. «Императрицы Екатерины Второй», –скромно уточнила она про себя.

– Прошу вас говорить только по-русски, сударь. СлаваБогу, я достаточно преуспел в этом несуразном наречии в отличие от испанцев. Иэто к нашему счастью. Эта нация, как, впрочем, и все остальные, приверженныекатолической вере, испытывает патологическую страсть к подслушиванию,подсматриванию и вынюхиванию. Недаром именно в Испании зародилась Святейшаяинквизиция. Наверняка у этих стен имеются уши, а то и глаза. Я думаю, что самфакт нашей беседы не вызовет у де Лириа особых подозрений, ведь мы,предполагается, познакомились еще в Испании, у вашего приемного отца. Однакомне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы кому-то стало известно содержаниенашего разговора! Прежде всего потому, что оно малоприятно для вас.

– Ценю вашу заботу, – пробормотал Алекс,попытавшись усмехнуться, однако это плохо удалось. Да и Кейт смотрел такпристально, так холодно!

– Итак, сударь, из-за вас я запятнал и честь свою, иподверг урону честь своего брата. Право, мне легче было бы пережить известие овашей кончине, чем узнать, что вы не справились с высокой миссией, на васвозложенной.

– Ну что ж, мне остается лишь просить прощения за то, чтоостался жив!