Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Ленин жадно слушал. Он восхищался Брантингом, который когда-то помог ему уйти от царской полиции. В то же время для него было жизненно важно составить мнение о шведских левых в целом. Он знал, что интернационалистов считают не патриотами, они постоянно подвергаются нападкам, а друг Ленина Цет Хёглунд сейчас сидит в тюрьме. Фредрика Стрёма, как и других циммервальдских левых, теперь не подпускали к социал-демократической фракции в шведском парламенте, которую возглавлял Брантинг.

Ленин хотел знать, что теперь намереваются делать его соратники, и он засыпал Фюрстенберга вопросами о профсоюзах и их ресурсах. Есть ли в них молодежные движения и кто ими руководит? Что изменилось за последние два месяца? Почему эти люди, его добрые друзья, не в состоянии понять, что революция должна взять в руки оружие?

Примерно через час после начала разговора Гримлунд, журналист по профессии, больше не мог удержаться: он взял блокнот и начал записывать. Ленин как раз обрисовывал план действий для будущего Заграничного бюро большевиков, которое обоснуется в Стокгольме, однако, заметив карандаш в руках Гримлунда, разглядел в молодом человеке потенциального нового ученика. И пока поезд шел на север сквозь шведскую ночь, Ленин дал Гримлунду мастер-класс по предмету “политика”. Гримлунд вспоминал:

Ленину необязательно нужна большая аудитория, о своих идеях он готов говорить с каждым.

Не выказывая ни малейших признаков усталости, Ленин развивал тезисы, о которых он непрерывно размышлял от самого Цюриха. Между соображениями Церетели, которые тот обдумывал неделю назад на пути из Сибири в Петербург, и нынешней программой Ленина лежала пропасть. Ленин видел в Совете не орган просвещения рабочих в рамках Временного правительства, а будущего хозяина революции. Любое сотрудничество с буржуазией (а тем более с гнидой Керенским) было совершенно исключено. Власть должна перейти к советам рабочих депутатов.

На тактику, которую Церетели называл тогда “революционным оборончеством”, у Ленина просто не было времени. Народ, вместо того чтобы идти на немцев с примкнутыми штыками, должен был обратить эти штыки на класс угнетателей. В войне виноваты империалисты, и они должны заплатить за это. В качестве первого шага самое разумное – требовать немедленного мира. Мир, хлеб и земля крестьянам35.

В ушах Гримлунда этот лозунг звучал как музыка, как подтверждение великих надежд, порожденных российским Февралем. Если бы их в этот момент подслушал какой-нибудь немецкий шпион, ему бы эти идеи чрезвычайно понравились. Но впереди был еще долгий путь.

Вначале 1917 года произошел ряд стремительных, решающих событий. От Берлина и Вены до Парижа, от Лондона до Вашингтона – везде секретари внешнеполитических ведомств работали в поте лица. В конце концов, всего за одну головокружительную неделю в Петрограде была сметена трехсотлетняя самодержавная монархия Романовых. Однако некоторые мероприятия все же были слишком торжественными, чтобы их можно было торопить, и даже на их фоне выделялась одна важная церемония: 23 марта / 5 апреля 1917 года Петроград хоронил жертв революции.

Каков бы ни был их конец – от полицейской пули, в случайной уличной перестрелке или в результате другого инцидента с оружием, каких было множество в эти дни, – все они теперь был причислены к лику мучеников святого дела. Официальное число погибших составляло 1382 человека, 869 из них – солдаты1. Значение их смерти далеко выходило за пределы злободневной политической повестки. Ничто из того, что сулили политики, и тем более никакие слова на бумаге не могли перевесить для жителей Петрограда ту скорбь и тот ужас, которые вселяла невозвратность жертв. Эти похороны имели такое значение, что на их подготовку потребовалось около месяца.

Сначала погребение думали совершить непосредственно на Дворцовой площади. В этом плане была определенная поэзия – поскольку именно на этой площади разыгрались события Кровавого воскресенья 1905 года.

Некоторые энтузиасты из числа горожан уже начали было копать могилы, – сообщал в Лондон Фрэнк Линдли, – однако промерзшая почва и множество водопроводных и газовых труб и электрических кабелей, на которые тут же наткнулись копавшие, заставили их изменить план2.

Согласно другой версии, в дело вмешался Максим Горький: его уважение к культурному наследию было не менее широко известно, чем его же презрение к люмпен-пролетариату. Тем временем, сообщал Линдли, князь Львов и его либеральные коллеги-министры надеялись, что траурную церемонию в конце концов вообще отменят: они опасались новой вспышки беспорядков в городе, который все еще жил без полиции. Споры и проволочки так затянулись, что многие жители успели самостоятельно похоронить своих погибших близких.

В конце концов выбор остановили на обширном открытом пространстве у Павловских казарм. Сто лет назад это место использовалось как парадный плац для гвардейских учений и смотров, и название Марсово поле сохранилось до сих пор. В последние годы здесь планировали построить постоянную резиденцию Думы, но до начала Первой мировой войны строительство так и не было начато. Теперь это был огромный пустырь (горожане окрестили его “петербургской Сахарой”), один из последних больших свободных участков в центре Петербурга, и он как нельзя лучше подходил для масштабной траурной церемонии. Окна британского посольства, часть которых выходила на Марсово поле, дали сотрудникам дипломатической миссии возможность полюбоваться грандиозным зрелищем.

Жители города сами стали распорядителями похорон. Петросовет помог с организацией, опубликовав в “Известиях” порядок и расписание процессии. Но писать лозунги, утешать близких, нести гробы – все это делал сам народ. У каждой фабрики и каждого района было в этом шествии свое место, каждый гроб был покрыт красным флагом. Вместо тел тех погибших, кто уже был похоронен родственниками, в процессии несли деревянные таблички, причем столь же торжественно и благоговейно, как если бы это были настоящие гробы.

Привычный шум города затих, и небо наконец очистилось от фабричного дыма. В процессии шли 900 000 человек, ритм их поступи слегка заглушался тяжелой зимней одеждой толпы. Они пели революционные песни, торжественные, но совершенно светские, и, хотя никаких дирижеров не было, хор звучал более или менее стройно. Когда гробы один за другим опускали в землю, с другого берега Невы, словно какие-то апокалиптические литавры, грянули пушки Петропавловской крепости. Шесть морских прожекторов освещали церемонию, затянувшуюся до позднего вечера. Гарольд Уильямс отметил в своем репортаже, что “ни один царь никогда не удостаивался подобных похорон”3.

“Это был грандиозный, захватывающий триумф революции и самих создавших ее масс”, – подтверждал Суханов. Троцкий вторил:

На похороны пришли все . Рядом с рабочими, солдатами, мелким городским людом тут были студенты, министры, послы, солидные буржуа, журналисты, ораторы, вожди всех партий4.