Потерянные души - Поппи З. Брайт

После полудня Зиллах раздал всем по марочке с кислотой. Сказал, что это какое-то «распятие» из Нью-Йорка. Молоха и Твиг тут же заглотили свои квадратики. Никто пока не торопился. Он пробовал кислоту только дважды – дешевую гадость под названием «инь-янь», которую Джек продавал по три доллара за штучку. Но потом он пожал плечами. Теперь ритм его жизни стал совсем другим; сколько это продлится – никто не знает, поэтому надо пользоваться моментом. Он положил марочку на язык.

Минут через двадцать они остановились у какой-то придорожной закусочной. Молоха заказал сладкий пирог, а Твиг – гамбургер с непрожаренным мясом. Зиллах взял себе только стакан минералки, а Никто вообще не решился ни есть, ни пить. Кислота уже начала действовать. Впечатление было такое, что у него внутри все щекочется.

Молоха и Твиг смеялись какой-то шутке, понятной только им двоим. Молоха принялся открывать пакетики с сахаром. Зиллах сидел тихо, но Никто чувствовал на себе его взгляд – зеленый, и жаркий, и испытующий. Никто сидел, опустив глаза, и вертел в руках крошечный пластиковый стаканчик со сливками. Почему Зиллах так смотрит? Чего он хочет от него?

Он взглянул на Молоху с Твигом, ожидая от них какой-то подсказки. Но те затеяли шутливую возню с тумаками. В данный момент они препирались, у кого больше места в их пластиковой кабинке.

– У меня всего дюйм…

– Я знаю, что у тебя всего дюйм, но мы сейчас говорим не про член.

У Никто вдруг схватило живот, и перед глазами все поплыло. Его прежняя жизнь показалась ему такой детской, такой далекой – как детсадовские игры, как сны во сне. Внутри все щекоталось и легонько покалывало. Он растер щеки ладонями. Онемевшая кожа казалась резиновой. В горле стоял комок. Ему было трудно дышать и больно глотать. Когда он сглотнул слюну, она показалась ему густой и липкой, как сироп. Он чувствовал, как она стекает по горлу. Он вдруг задумался: а куда девается слюна, когда ты ее глотаешь? Стекает в желудок? Но тогда у него весь желудок должен быть переполнен слюной?!

Ему не хотелось ни о чем думать.

Он стал смотреть на Молоху с Твигом, которые прекратили дурачиться и принялись прихорашиваться. Твиг достал карандаш для глаз и теперь подводил нижнее веко Молохе на левом глазу, постоянно покрикивая на него, чтобы он не закрывал глаз. Молоха сидел и не дергался. Несмотря на постоянные подколы, эти двое, похоже, безоговорочно доверяли друг другу.

Никто опустил глаза и уставился в стол, на остатки Твигова гамбургера – кусочки мяса и лука липли к булочке в розовых пятнах кетчупа – и пирога Молохи. Потеки земляничного варенья в растаявших взбитых сливках были похожи на кровь. И посреди всего этого бардака возвышался стакан Зиллаха, безукоризненно чистый, без единого жирного отпечатка пальцев, наполовину наполненный чистой холодной водой.

Молоха запустил пальцы во взбитые сливки и облизал их. Он улыбнулся Никто. Его глаза были черными-черными – как будто они, состояли из одних зрачков – и возбужденно блестели. Между белыми зубами Молохи скопилась какая-то липкая красная масса – начинка от пирога. Никто сразу вспомнил бутылку, припрятанную под диваном в кузове фургончика. Она была еще наполовину полной. Во рту возник привкус крови, смешанной с крепкой выпивкой. То, что он выпил их кровяной коктейль, как-то сблизило его с ними – сблизило гораздо сильнее, чем «извращенный» секс или наркотики. Как будто это был пропуск в их ночной психоделический мир.

Ибо кровь – это жизнь…

Он нахмурился. Он не знал, откуда всплыла эта мысль, из каких глубин его взвихренного кислотой сознания. Кто-то легонько коснулся его бедра. Зиллах улыбался ему. Загадочно, как Мона Лиза – если бы у Моны Лизы были зеленые глаза и если бы она пребывала под кайфом от «распятия» из Нью-Йорка.

– Тебе хорошо? – спросил Зиллах.

– Да, – ответил Никто и вдруг понял, что это действительно так. Ему было странно, как буквально в одну секунду мир может сдвинуться и предстать под совершенно иным углом. Еще пару минут назад Никто разбирался с тревожными мыслями и едва ли не боялся своих новых друзей. Таких друзей у него не было никогда. Он буквально пьянел от того, что они были рядом. Может быть, потому, что в чем-то они были такими же, как он сам. Они его приняли. Все получилось, как он хотел – о чем мечтал одинокими вечерами у себя в комнате, растирая в пальцах пепел от сожженных ароматических палочек и глядя на звезды на потолке; о чем он мечтал, когда кровь текла из его разрезанного запястья и когда у него кровоточило где-то в душе. Так чего тут бояться?

Они вернулись в фургончик, врубили музыку и поехали дальше. Поздно вечером они сожрали еще по марочке с «распятием», и где-то после полуночи Никто в первый раз испытал, что такое настоящий кислотный приход. Он лежал на диване, свернувшись калачиком, и наблюдал за изменчивыми световыми узорами, что расцветали в темноте перед его крепко зажмуренными глазами. Внутри все дрожало и куда-то сдвигалось. В голове образовалась приятная тяжесть. Ему хотелось открыть глаза и поговорить с Зиллахом, но каждый раз из слепой темноты возникал новый взвихренный узор – черный, серебряный, алый, – и Никто просто не мог от него оторваться.

– Круто, – радостно проговорил Молоха, как будто он тоже видел узоры, которые видел Никто. Но Молоха был уже в состоянии нестояния. Они с Твигом заглотили по две дозы «распятия» и теперь отрывались по полной программе. Это «круто» вполне могло относиться к искрящимся разноцветным звездам на небе, или к мотыльку, разбившемуся о ветровое стекло, или к сладкому привкусу у него во рту.

Твиг фыркнул.

– У нас места нет на еще одного. Тем более один у нас уже есть.

– Я хочу и того тоже, – восторженно проговорил Молоха. – У него в волосах цветы.

– Мы не знаем, кого подобрали, правильно? – задумчиво проговорил Зиллах. – Вот заодно и проверим. А если с ним мы ошиблись, тогда нам больше достанется.

Никто понятия не имел, о чем они говорят, но он почувствовал, как фургончик остановился. Теплое дыхание Зиллаха прошелестело у него над ухом:

– Вставай. У нас для тебя сюрприз. Берем на борт нового пассажира.

Никто открыл глаза и поднял голову. Молоха как раз открывал боковую дверцу. В машину забрался какой-то мальчик, оглядел цветные наклейки и надписи, темные потеки на стенах и на диванчике – такой же испуганный и возбужденный, каким вчера был сам Никто. Парнишка был совсем молоденький – лет тринадцать-четырнадцать, – худенький и невысокий для своего возраста. Бледный ребенок с очень светлыми, почти белыми волосами, которые падали ему на глаза, выбиваясь из-под синей банданы. Парнишка поднес ко рту тонкую руку с дымящейся сигаретой и глубоко затянулся. Это была ароматизированная сигарета со вкусом гвоздики. Его рот будет пахнуть пеплом и специями. И слезами – как раньше. Потому что, если это он… это невероятно, неправдоподобно… но если это действительно он…

– Лейн? – прошептал Никто.

– О Господи, – выдохнул мальчик, и уже в следующую секунду они неистово обнимали друг друга. Никто убрал волосы у него с лица. Он забыл обо всем: о том, как Лейн его раздражал, о том, что он бежал от своих прежних друзей, от безысходной пустоты, в которой все они жили, о том, как его бесило их извечное показное отчаяние. Влажный соленый привкус на губах Лейна напомнил ему о звездах на потолке в его комнате. Слезы. На губах Лейна всегда был привкус слез.