Американка - Моника Фагерхольм

Ранним вечером в субботу, когда Бомба вновь объявилась в доме на болоте, Сандра лежала на дне бассейна, в котором не было воды. Она не спала, хотя так, возможно, казалось. Просто лежала на спине с закрытыми глазами и думала. В ее голове проносилось множество картин, совершенно новых впечатлений. Мужчина, вместо головы у которого был стеклянный шар, наполненный водой, в которой плавали желто-золотые аквариумные рыбки с длинными развевающимися плавниками. Трущобы на окраине Рио-де-Жанейро — словно модель в миниатюре, игрушечный городок, построенный на сером горном склоне. Ряды крошечных лачуг, люди, прозябающие в нищете, в настоящем дерьме. Это было реальней реальности.

А потом был матросский кабачок. Где Сандра, Никто Херман и Дорис Флинкенберг коротали остаток дня после посещения художественной выставки. «Отражение всего того, что сейчас происходит в искусстве», как выразилась Никто Херман, стоя на резком ветру на ступенях художественного музея.

— На самом деле весьма убого, — заявила Никто. — Пошли. Я устала и проголодалась. Я покажу вам настоящий матросский кабачок.

— Так все и было в жизни сливок общества? — прошептала Дорис своей подруге Сандре Вэрн.

— Спящая Принцесса, ты спишь? — не унималась Пинки. — Пора вставать!

Это было еще до настоящего охотничьего праздника. Словно подготовка к нему.

Женщины из дома на Первом мысе все еще жили там. Некоторые из них перезимовали в доме, но веселость их поутихла, и теперь о них судачили меньше. Те, кто сажали растения, которые к октябрю завяли, всего через несколько недель после посадки; а теперь они красили бумагу и ткани растительными красками, которые готовили сами, и называли это «мое искусство», обсуждали, анализировали со знанием дела.

Они говорили также о том, что надо бы завести кур и коз, но они были столь непрактичны и нерасторопны, что не только не смогли это осуществить… но устали от одних разговоров… Даже Бенку порой притворялся, что его нет дома, когда кто-нибудь спускался к нему с горы и стучал в дверь сарая или в грязное квадратное окошко.

— Что-то Бенку слишком много спит, — лаконично заявила Дорис в кухне кузин, мама кузин как раз собиралась сделать ей замечание «ну, ну, ну», но тут Дорис без спросу открыла окно, высунула в форточку голову и услужливо крикнула: — Он наверняка там. Стучите получше. Он порой плохо слышит.

Но другие женщины, настоящие. Они были где-то в других местах. Самые незабываемые, во всяком случае. Например, Лаура Б.-Х., она дописала свой большой женский роман и отправилась с ним в турне, Саския Стирнхьельм снова жила в «Синей комнате», ей писали, но письма возвращались назад (если они были от Бенгта, но это только Дорис вызнала).

Никто Херман тоже должна была жить в городе из-за обширной работы по сбору материала для своей диссертации. Эта работа, во всяком случае, двигалась, у нее появилось новое заглавие.

— Материал еще жив, — сказала Никто в матросском кабачке. А потом пустилась в деталях рассказывать о новом заглавии, это было рабочее название, может, это и было интересно, но… девочки, во всяком случае, пропустили ее рассказ мимо ушей.

— Так это было в жизни сливок общества? — прошептала Дорис Сандре Вэрн так тихо, что только Сандра и слышала, но Никто Херман все же услыхала тоже и захотела узнать подробности. Тут уж Дорис не смогла промолчать и принялась рассказывать Никто Херман об Аландце и Лорелей Линдберг, Хайнце-Гурте и всей этой истории… Она бы наверняка все разболтала, если бы Сандра не начала ее пихать под столом: да заткнись же.

Никто Херман с интересом поглядела на Сандру, но больше ничего не сказала.

— А как Аландец? — поинтересовалась Никто Херман. — Папа. Как поживает папа?

Было до боли ясно, что Никто Херман все еще не забыла Аландца, хотя лето уже давно прошло и она погрузилась в работу по сбору материала для своей диссертации. Дорис также все примечала и, когда Никто Херман отлучилась в туалет, грустно прошептала: «Уж не собирается ли она его снова охмурить?» Но Сандра ничего не сказала ей о том, что ей было известно. Тогда Дорис спросила:

— Но как же Пинки… Бомба Пинки-Пинк?

— Как поживает папа? — не раз спрашивала Никто Херман во время визитов девочек в город у моря до того, как сама вновь зачастила в дом на болоте.

Это началось позже, осенью, субботними ночами, часто она приезжала на такси в разгар охотничьих вечеринок, предварительно выпив для храбрости в матросском кабачке.

— Хорошо, — отвечала Сандра.

— А ему не одиноко одному в доме?

— Ну, может быть, — признавалась Сандра откровенно, поскольку Никто Херман задала этот вопрос именно в тот день, когда впервые заявилась Бомба Пинки-Пинк. Вечером после поездки Дорис и Сандры в город у моря.

Лето, Женщины в доме на Первом мысе. Веселье в разгаре.

Теперь казалось, что все это было так давно.

Аннека Мунвег, знаменитый репортер. Ее можно видеть по телевизору — в новостях и различных программах на актуальные темы. Как-то раз, немного позже, осенью, когда Бомба уже порядком обжилась в доме на болоте, куда наведывалась в конце недели, до, во время, а частенько и после охотничьих вечеринок (хотя на неделе, в будни, Пинки и в помине не было), они лежали втроем — Сандра, Дорис и Бомба Пинки-Пинк — на дне бассейна и смотрели телевизор, они притащили его из гостиной и поставили на краю бассейна. Хорошо было лежать там и нежиться на мягких диванных подушках, тоже из гостиной, и тканях из Маленького Бомбея, среди газет и кассет — как вдруг на экране появилась Аннека Мунвег, она читала новости, и Дорис с Сандрой в один голос крикнули: «Мы ее знаем!», и просияли от гордости.

— Вот как, — произнесла Бомба с деланым безразличием. — А она… милая хоть?

Последний вопрос прозвучал неуверенно, по крайней мере сказано это было дрожащим писклявым голоском, совсем не похожим на нормальный голос Бомбы — хриплый, низкий, шершавый.

— Она, — Дорис Флинкенберг задержала дыхание и огляделась, чтобы дать понять, что сейчас произнесет нечто неслыханное, — фантастическая. Неописуемая. Восхитительная.

Но в тот же миг она заметила растерянное, погрустневшее выражение лица Пинки, а хуже всего было то, что Пинки словно бы и ожидала услышать именно такой ответ; тогда Дорис Флинкенберг оборвала себя, откинулась на спину и добавила с нарочитой беспечностью:

— Ах. С ней все ОК. Все хорошо. — Потом она обернулась к Пинки и будто заново с удивлением посмотрела на нее: — Можно мне потрогать твои волосы, Пинки? Каким ты пользуешься спреем для волос? Сделаешь и мне такую прическу?

И Пинки снова вспыхнула и повеселела.

— Нет. Ничего не получится. Это уникальная прическа, только для меня.

— Уникальная прическа танцовщицы-стриптизерши, — громко пояснила Дорис Флинкенберг тоном Дорис, который ни с чем не спутаешь, а затем поднялась и подошла к телевизору, стоявшему на краю бассейна, и замерла перед экраном, на котором вещало увеличенное серьезное лицо Аннеки Мунвег. Потом Дорис сделала несколько танцевальных па, вроде тех, какие обычно делала Бомба, когда демонстрировала девочкам так называемые «профессиональные тайны», которые должна знать каждая танцовщица стриптиза. Девочки, особенно Дорис Флинкенберг, не скрывали своего любопытства в данном вопросе.