Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Нет, речь идет вовсе не о физической близости, хотя голос плоти звучал во мне достаточно громко. Я этого не отрицаю, да и какой смысл? Я – мужчина, а Мэгги – моя жена. Я люблю ее. Но после неудачных родов, после кровотечения, после всего, что пришлось предпринять врачам, чтобы Мэгги не умерла прямо в родильной палате, должны были пройти месяцы, прежде чем мы снова смогли бы быть близки. И это – в чисто физическом плане, а ведь есть еще и эмоциональная сторона, которую нельзя не учитывать! Мэгги на удивление сильная женщина, но все же не настолько.

И сейчас, когда я говорю, что хотел бы быть со своей женой, я имею в виду нечто совсем другое. Я говорю о том, что́ бывает, когда в серых предрассветных сумерках вы открываете глаза и видите, что голова вашей любимой женщины лежит на подушке совсем рядом и что вы вдыхаете воздух, который только что побывал в ее груди. Я говорю о том, что́ вы испытываете, когда, закрыв глаза, продолжаете чувствовать, как ее дыхание щекочет ваши ресницы. Я говорю о том, что́ вы чувствуете, когда вы снова начинаете погружаться в сон, продолжая дышать одним воздухом.

Когда стемнело и мой пустой желудок начал подавать громкие протестующие сигналы, в палате появилась Аманда, толкавшая перед собой небольшую тележку.

Блу, успевший перебраться на пол – на одеяло в углу, – приподнял голову и насторожил уши.

– Здравствуйте, профессор. Здравствуйте, мисс Мэгги. Привет, Блу… – Аманда остановилась рядом со мной, взяла меня за руку и принялась засучивать рукав футболки. Я поморщился и попытался высвободить руку, но Аманда держала крепко.

– Если вы не дадите мне вас перебинтовать, – сказала она, – я позову врача, пару самых сильных медсестер и вашего друга – помощника шерифа. Выбирайте, профессор: либо мы сделаем это с минимальным шумом, либо мы все равно это сделаем, но со скандалом.

Я вздохнул и протянул больную руку.

Почти сразу выяснилось, что рукав моей футболки местами присох к ране, и на нем проступили небольшие пятнышки гноя и сукровицы. Держа меня за запястье, Аманда методично резала бинты, отделяя и закатывая рукав. Довольно скоро я почувствовал боль и увидел, что моя рука под бинтами превратилась в гноящийся кусок мяса.

Пока я морщился и шипел, Аманда как ни в чем не бывало разговаривала с Мэгги.

– Не беспокойтесь, мисс, – говорила она. – Я позабочусь о его руке, пока вы сами не сможете ею заняться. Слава богу, профессор Стайлз часто бывает в больнице, где я могу его перевязать. Я умею перевязывать, мисс Мэгги, не волнуйтесь. Думаю, его рука в конце концов заживет, хотя, на мой взгляд, ваш муж не очень-то хорошо заботится о себе. К сожалению, когда он не в больнице, я ничего не могу сделать… – Тут Аманда посмотрела на меня. – Знаете, мисс Мэгги, у меня складывается впечатление, что мистер Стайлз постоянно теребит свою рану, когда его никто не видит. Так ведут себя люди, которым хочется поскорее от чего-то избавиться или что-то забыть, поэтому будет очень хорошо, если вы придете в себя как можно скорее. Иначе мистер Стайлз может довести себя до такого состояния, что уже не сможет пользоваться рукой.

Она наложила на рану свежую повязку, потом протянула мне раскрытую ладонь, на которой лежала какая-то таблетка.

– Проглотите-ка вот это.

Потом Аманда ушла, а еще какое-то время спустя я задремал. Было уже два пополуночи, когда меня разбудил Эймос. Тронув меня за плечо, он сказал:

– Просыпайся, соня, и пойдем, выпьем кофе.

Пока я продирал глаза и вытирал мокрый подбородок, Блу усиленно лизал мою лодыжку. Голова у меня все еще была будто ватой набита, но лекарство, которое дала мне Аманда, подействовало: рука почти не болела.

Прежде чем покинуть палату, я поцеловал Мэгги и положил ладонь ей на лоб.

– Увидимся завтра, родная. Спасибо, что позволила мне полежать на твоей подушке. Обещаю, если ты очнешься, тебе больше никогда не придется этого делать.

Выйдя из больницы, мы с Эймосом перешли на противоположную сторону улицы, где находилось круглосуточное кафе. Когда-то это была «Вафельница» – ресторан быстрого обслуживания сети «Ваффель-Хаус», теперь же вывеска над входом гласила «Закусочная Эла. Открыто 24 часа». Удивительно, но, когда бы я туда ни заходил, за раскаленным, пышущим жаром грилем непременно стоял сам Эл. Когда этот парень спал, так и осталось для меня загадкой.

Эймос и я сели за столик, заказали кофе, а я взял еще две порции омлета.

– Как там наша Мэгги? – спросил Эймос.

– Без изменений.

– Слушай, а что это за история с твоей рукой?

– С рукой?

– Можешь мне объяснить, откуда у тебя эта рана на руке и почему она никак не проходит?

– Я просто поранился, когда работал в поле и…

– А твоя сиделка сказала мне не так.

– Аманда? Она-то откуда знает? Ее там, кажется, не было!

– Она говорит, что от раза к разу твоя рана становится хуже, к тому же теперь ты начал ее прятать. Ей даже пришлось забинтовать ее покрепче, чтобы ты не мог ковырять.

– Ради всего святого, Эймос! На часах три ночи. Неужели мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?

– Как тебе твоя группа? – без малейшей паузы спросил Эймос.

Я поднял на него взгляд.

– Слушай, разве ты не должен сейчас спать у себя дома, дежурить или заниматься еще какими-нибудь важными делами?

– Я как раз на дежурстве.

– То есть деньги, которые я плачу в виде налогов, идут на оплату таких вот дежурств?

– Как тебе твоя учебная группа?

– Ты ведь не отстанешь, верно?

– Не отстану, покуда речь идет о тебе. – Эймос улыбнулся. Даже в полутемном кафе было хорошо видно, как сверкнули его крупные белые зубы.

Я протер глаза.

– Наверное, я должен быть за это благодарен, но я не…

– Ты уже знаешь?

– Знаю?.. Насчет чего?

– Насчет Аманды.

– Может, хватит говорить загадками, Эймос? Я хочу спать, и у меня нет никакой охоты разгадывать твои ребусы.

– Так ты знаешь насчет Аманды?..

– А что тут знать? Да, у меня в группе учится милая, добрая, беременная дочка священника, которая всегда садится за первую парту. И да, та же самая дочь священника является ночной сиделкой моей больной жены. Все это я знаю очень хорошо. Ну, и что с того?

– Все верно, Дилан, только… только это еще не все. Неужели ты не спрашивал себя, как эта милая, добрая, привлекательная и незамужняя дочь священника умудрилась забеременеть?

– Как все люди, я думаю. Знаешь, подобные вещи меня как-то не очень интересуют.

– А напрасно. Бьюсь об заклад, ты решил, что Аманда – просто еще одна среднестатистическая мать-одиночка.