Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

Первая современная своп-операция была сконструирована в 1981 году. IBM располагала облигациями, деноминированными в швейцарских франках и немецких марках, и хотела конвертировать это заимствование в доллары. Дэвид Свенсен, доктор наук из Йельского университета, с некоторых пор работавший в Salomon, предложил поискать другого заемщика и убедить его выпустить облигации, не только деноминированные в долларах, но и идентичные облигациям IBM. Одним из очевидных претендентов на роль такого заемщика был World Bank: он стремился к заимствованиям в разных валютах. В качестве стимула к получению займа Salomon предложил банку процентную ставку чуть ниже рыночной. Затем оба заемщика обменялись своими долгами: IBM получила заем в долларах, World Bank – в иностранной валюте. И – voila! – рождение мира своп-операций состоялось.

Этот бизнес развивался поначалу медленно, затем по экспоненте. Вскоре банки стали совершать своп-операции по валютам, процентным ставкам, акциям, любым будущим денежным потокам, которые можно было обменять на что-то другое. В 1990 году произошло своп-операций по подлежащим уплате процентным ставкам (а это всего лишь один тип ПФИ) на сумму 2 триллиона долларов. К 1997 году эта сумма разбухла до 22 триллионов[129]. Одним из последствий (в значительной степени непреднамеренным) этого гигантского роста стала усиливающаяся невразумительность финансовой отчетности банков. Операции с ПФИ не скрывали каким-то особым способом, непонятным посторонним. Но по мере стремительного роста объема операций балансы банков все менее и менее отражали общий масштаб их обязательств. В середине 1980-х годов финансовые отчеты многих банков, даже средних, оказались окутаны непроницаемым туманом.

Банкиры были слишком поглощены обогащением, чтобы беспокоиться о рисках, с которыми был сопряжен этот новый, стремительно развивавшийся бизнес, или о дешевых разоблачениях. Голосами тех немногих людей, призывавших к осторожности, как это делал, например, Генри Кауфман, известный экономист, в 1980-х годах работавший в Salomon, пренебрегли. Кауфман вспоминал: «Я все еще помню момент, когда появилась группа Меривезера, и мы занялись своп-операциями по процентным ставкам. При этом всегда возникал вопрос о пределах, которые нам следует установить. Суммы, направляемые на эти операции, все росли и росли. Сначала мы вложили в них миллиард. Затем два миллиарда. Позднее – уже пять. Аналитической проработки вопроса о том, как далеко нам следует заходить, так никогда и не было сделано».

К 1995 году, когда трейдеры Меривезера уютно устроились в LT, стоимость портфеля группы по ПФИ составляла 650 миллиардов долларов. В течение двух последующих лет общая сумма удвоилась и достигла ошеломляющей величины – 1,25 триллиона долларов. Учитывая непрозрачную природу отчетов LT (и всех прочих компаний), определить риски компании по конкретным операциям с ПФИ не представлялось возможным. А поскольку многие из контрактов LT были сделками хеджирования, имеющими свойство погашать друг друга, не подлежала расчету и истинная степень экономической уязвимости LT. Единственное, что можно было сказать, так это то, что слабость LT, по-видимому, быстро возрастала – как, впрочем, и незащищенность других компаний Уолл-стрит. Почти незаметно для самой себя Уолл-стрит оказалась вовлеченной в огромную игру в веришь-не-веришь, в итоге которой каждый банк был повязан с соседями паутиной договорных обязательств, не требующих особых авансовых платежей, а то и вовсе таких платежей.

Лица, ответственные за регулирование рынка, проявляли все большую озабоченность. К середине 1990-х годов на Уолл-стрит уже привыкли к ежегодным, а то и более частым потрясениям, вызванным ПФИ. Банки и финансовые компании не только ожидали, но и считали нормальной, здоровой перспективу того, что однажды, вследствие связанных с ПФИ скрытых рисков, произойдет страшный кризис. Orange County, Bankers Trust, Barings Bank, Metallgesellschaft, Sumitomo Corporation и другие банки и компании друг за другом сообщали о внезапных и огромных убытках, понесенных ими. По мере расширения списка потерпевших лица, ответственные за регулирование рынка, стали испытывать беспокойство в связи с возможностью потрясения, которое затронет всю систему. Они опасались, что весь клубок размотается, стоит только кому-нибудь дернуть за нужный конец нити. Но где именно был тот нужный кончик – компания, настолько переплетенная с Уолл-стрит, что ее падение разрушит всю систему? Подобные страхи оставались несфокусированными на конкретных компаниях, однако назвать эти опасения беспочвенными было нельзя. По словам бывшего министра финансов США Николаса Брейди, «всякий раз, когда вспыхивает пожар, рядом оказываются эти парни [торговцы ПФИ]»[130].

Еще весной 1994 года – как раз в это время LT начинала свою деятельность – Федеральный резервный банк Нью-Йорка проявлял беспокойство по поводу легкого доступа хедж-фондов к кредитным средствам, в том числе к кредитным ПФИ. В апреле Честер Фелдберг, один из вице-президентов банка, в своем письме генеральным директорам всех банков, работающих в пределах зоны его ответственности, напомнил о необходимости не уклоняться от их исторической миссии благоразумия и осторожности. «Пределы кредитования, установленные для клиентов, – существенный инструмент управления кредитными рисками»[131], – предупреждал Фелдберг. Действуя в соответствии с этими опасениями, должностные лица Федеральной резервной системы в 1997 году провели встречи с управляющими нескольких крупных нью-йоркских банков для обсуждения их отношений с хедж-фондами[132]. Представители Федеральной резервной системы потребовали от банков усилить контроль счетов хедж-фондов, но, удивительным образом, в своих отчетах указали на то, что банки уже совершенствуют этот контроль[133].

В отношении операций с ПФИ руководство Федеральной резервной системы, начиная с Гринспена, очарованного безукоризненной артистичностью новых финансовых инструментов, заняло позицию невмешательства. В публичных выступлениях Гринспен неоднократно вставал на сторону частных банков, представителей которых возглавлял Джон Рид из Citicorp. Частные банки отчаянно боролись против всех предложений, ужесточавших требования об обнародовании условий сделок, хотя хедж-фонды все более использовали своп-операции, для того чтобы обходить установленные самой же Федеральной резервной системой пределы. Невероятно, но даже попытки распространить в какой-то форме действие правила о лимитах на сделки с ПФИ предпринято не было, вместо этого Гринспен предложил вовсе ликвидировать эти правила. Показания Гринспена, сделанные им в Конгрессе США в 1995 году, читаются фактически как инструкция, написанная банкирами. В сущности, все поддались на обманчиво простую мысль о том, что рост операций (и, следовательно, кредитования) всегда по природе своей положителен, поскольку стимулирует ликвидность. «Устранение этих финансовых ограничений способствовало бы безопасности и здравомыслию компаний, совмещающих функции брокера и дилера, предоставляло бы им больше возможностей финансирования и, следовательно, более эффективного управления ликвидностью. В отношении компаний, совмещающих функции брокера и дилера, Совет Федеральной резервной системы не видит политического смысла в вовлечении себя в надзор за их кредитами на приобретение ценных бумаг»[134].