Думать не будем пока ни о чем - Айя Субботина

Она сонно моргает, вскидывается и смешно трет глаза за очками.

— Давай, помогу тебе все это занести.

— Вообще-то… — Йени осторожно заглядывает мне в лицо. — Я думала… может быть, для разнообразия, ты сегодня… останешься у меня? Мама столько всего сложила «на перекус», что я это никак не осилю в одно лицо.

Кстати, корзина и правда увесистая, а у меня дома в холодильнике мышь повесилась, и я как раз собирался заехать в свое любимое кафе и купить себе что-то на ужин.

— Мне… хочется еще раз проснуться с тобой рядом. — Ее щеки снова розовеют, как будто говорит что-то такое, о чем даже на «ПорноХабе» кино не снимают. — Но если ты устал и хочешь побыть один…

— Так, малыш, — на всякий случай заранее перебиваю очевидную глупость. — Я тебя вроде как жить к себе позвал. Не знаю, в каком мире ты живешь, а в моей вселенной если мужчина зовет женщину на свою территорию, то это означает, что он в ней очень заинтересован и обычных встреч по два часа в день ему уже мало.

Она внимательно слушает и дрожащими пальцами теребит кисти странного толстого шарфа.

— Поэтому, писательница, я с удовольствием останусь у тебя на ночь, тем более, что мне от тебя до работы — десять минут ехать. Найдется куда поставить машину?

— У меня целых… — Запинается. — Есть парковочное место.

— Ну и отлично.

Я оставляю машину между припаркованным «Кайеном» и «БМВ». Можно сказать, влезаю своим «ведром» почти впритык. Тут, конечно, целый люкс-набор, как на прошлогодней автовыставке: новенькие «Гелики», «Мерсы» и «РенджРоверы».

— Малыш, а чем ты занимаешься кроме того, что пишешь книги? — интересуюсь я, когда поднимаемся на лифте.

— Иногда работаю волонтером, — осторожно, после натянутой паузы говорит она. — Еще есть небольшой фриланс-заработок, но тебе это будет неинтересно.

Ну да, конечно. Она так часто и много рассказывает обо всякой ерунде, что не может не понимать — тема ее личной жизни мне намного интереснее обсуждения очередной главы известной фэнтези-эпопеи, которую фанаты перевели и на днях слили в сеть. А ее мы обсуждали целый час.

— В следующий раз, Очкарик, просто скажи, что пока не готова о чем-то рассказывать, — предлагаю я. — Не расписывайся за меня в том, что мне интересно, а что — нет. Договорились?

Она виновато улыбается, чмокает меня в щеку и неуверенным шепотом говорит:

— Прости, пожалуйста, я просто… пока не обо всем готова говорить. Это мои тараканы. И это касается не только меня.

И потихоньку вкладывает мне в ладонь ключ от входной двери.

Разговор с мамой.

Я думаю о нем всю ночь, так и не сомкнув глаз. В пять утра встаю, чтобы приготовить завтрак и в итоге сижу на кухне со второй чашкой кофе, мысленно перебирая в голове подходящие слова.

У меня совсем не пуританская семья. Мама даже искреннее радовалась, что мы с Антоном устроили небольшой переполох, хоть потом сказала, что отец «очень громко сопел по этому поводу».

Они искренне рады, что я, наконец, двигаюсь дальше и пытаюсь строить отношения с мужчинами. После семи лет перерыва первым был Саша. И Антон, спустя три месяца после него. Возможно, для чьих-то родителей это неприлично короткий термин, но для моих это хороший знак.

Но переезд — это совсем другое.

И я знаю, что мама никогда на это не согласится.

А если бы узнала, что мы знакомы всего неделю и Антон — бывший парень Сашиной жены, она бы зарубила эту идею на корню. Так что мне предстоит сделать две вещи, каждая из которых будет огромным ударом по моим нервам и внутреннему покою, где пасутся с таким трудом откормленные розовые пони.

Убедительно соврать о том, что мы встречаемся уже долго — и я ему абсолютно доверяю.

И… еще раз соврать, что с появлением Антона мои «проблемы» ушли за горизонт.

Хоть последнее отчасти правда, потому что рядом с ним многие пугающие вещи хотя бы ненадолго, но прекращают существовать.

— Йен? — мать звонит мне как раз, когда я собираюсь спуститься в метро, чтобы поехать к ней.

Она еще ничего не сказала, но я слышу строгую и колючую интонацию всего в трех буквах. И «Йен» она меня называет только когда собирается поговорить о чем-то неприятном и серьезном. Когда я успела провиниться?

— Мам, что-то случилось? Я как раз собиралась к тебе. Сделала панкейки с бананом, думала, поболтаем под липовый чай.

— Хорошо, тогда жду тебя, — сухо говорит она. — И осторожнее переходи дорогу.

Дверь она открывает абсолютно молча, пропускает меня и уходит на кухню, демонстративно игнорируя протянутый пакет с угощениями.

Я иду следом, быстро осматриваю кухню: стол пустой, чашек нет, электрочайник пустой.

— Что случилось? — начинаю первой, потому что от паники уже трясутся колени. Я всегда грудью на амбразуру, чтобы не мучиться.

— Одно слово: ты знала, что он бывший мужчина Сашиной жены?

— Мам…

— Только одно слово, Йен, — строго требует она. — И что он ее преследует? Угрожает испортить жизнь ей и Саше?

Что?!

Я безжалостно комкаю бумажный пакет с панкейками — так торопилась, чтобы не остыли, а все зря — и без жалости выбрасываю его в мусорное ведро. Мне теперь неделю кусок в горло не полезет.

— Ты повторяешь чьи-то глупости, — из последних сил стараясь держать себя в руках, защищаю своего мужчину. — Ты ничего о нем не знаешь. Он совсем не такой.

— А ты знаешь? — Мать пытается не повышать голос, но мы обе взвинчены до предела. Этот разговор рано или поздно все равно перейдет на крик. Скорее рано. — Господи, Йен, я думала, вы давно встречаетесь. Ты сказал мне, что вы уже давно вместе. А вы знакомы сколько?.. Неделю?

— Это не имеет значения.

— Это единственное, что имеет значение! — Она прикладывает к горлу дрожащую ладонь, цепляется за край стола, чтобы не упасть. — Я допускаю, что что-то из тех ужасов, которые рассказала Вика — не правда, потому что Сашина жена не очень-то похожа на жертву тирана. Но… Йен, боже мой, чем ты думаешь?

Значит, Вика.

А Вике, стало быть, рассказала несчастная жертва домашнего насилия.

Тошнота снова бултыхается в желудке, но во мне всего-то пара чашек кофе, так что даже вырвать нечем.

— Йен, ты должна притормозить. Ты знаешь, что… — Мама поджимает губы, выбирая правильные слова, как будто весь набор неправильных не написан у нее на лбу. — Солнышко, — все-таки смягчается она, но это злит еще больше, — ты… нездорова, ты же знаешь.

Я грубо, намеренно грубо отбиваю руку, которой пытается погладить меня по голове.