Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Мы только набрали высоту и опрокинули по первому стаканчику, как рядом с мамашей раздались громкие возгласы. На этот раз отметилась старшая девочка, она пролила пакет сока, окатив и себя, и пассажирку рядом. Все трое вскочили на ноги. Стюардесса кинулась на выручку. Ругалась мамаша, хныкала дочь, а когда все наконец стихло, стюардесса со всеми положенными любезностями сообщила мне, что дальше я полечу с попутчицей – залитая соком пассажирка пересаживалась на свободное место рядом со мной. Сначала я обрадовался, подумал, что так даже лучше. Она будет барьером между мной и беспокойным семейством, которое успело облюбовать свободное кресло; то мальчонка рвется заползти на него, то няня привалится, и, если б не стюардесса, каждый раз деликатно выпроваживавшая ее к себе, лететь бы мне в самой гуще пролившихся соков и пропахших подгузников. Но когда я увидел, с кем предстоит держать путь, радость моя улетучилась – на кресло, избегая встречаться со мной глазами, опустилась моя дражайшая родственница собственной персоной.

Более нелепую ситуацию и представить себе невозможно, полчаса назад мы решили разойтись и забыть об этой случайной встрече, и вот нас припечатали друг к другу, усадив бок о бок на следующие четыре часа. Что прикажете делать? Мы оба старались не смотреть друг на друга. На рукаве у нее зияло пятно помидорного цвета, и она, чтобы занять себя чем-то, принялась оттирать его салфеткой. А все-таки хорошо, что мы условились обо всем еще на берегу, подумал я. Теперь мы можем и дальше изображать посторонних. И пока она не передумала, я откинулся в кресле и уткнулся в компьютер, демонстрируя, что предложенные ею правила игры меня по-прежнему устраивают и я предоставляю ей полную свободу от себя.

Не так-то легко расслабиться и предаться мыслям, когда рядом с тобой кто-то сидит натянутый как струна. Мы молчали, но от моей соседки исходили такие разряды напряжения, что казалось, еще чуть-чуть, и она взорвется. Я слышал, как она вздыхала, как тайком поглядывала на меня, наше соседство не давало ей покоя. Понимаю, она чувствовал себя глупо, не позволив мне подойти к ней, а теперь оказавшись рядом, но не мучиться же из-за этого всю дорогу! В мыслях я молил ее взять в руки журнал или газету и перестать наконец сверлить меня глазами, но какой там. В самолете она сидела с тем же виноватым выражением лица, что и в аэропорту; всякий раз, когда к ней приближалась стюардесса, она встречала ее улыбкой не менее вежливой, чем у самой стюардессы, и чуть не кланялась в пояс, когда благодарила за обед. Видно было, до чего ей непривычно, когда за ней ухаживают. Сидела она смирно, не шевелясь, сложив ладони на коленях и вжавшись в кресло, как будто хотела занимать как можно меньше места. Когда стюардесса предложила ей откинуть спинку, по-видимому, понимая, что сама она ни за что не осмелится сделать это и так и просидит солдатиком весь полет, она испугалась и замахала руками – что вы, что вы, мне и так удобно. После обеда в салоне стихло, детвора спала. И только нам двоим не удавалось отдохнуть. Ей из-за мучивших ее мыслей, мне – из-за нее. В конце концов она не выдержала и повернулась ко мне:

– Извините, что не подошла к вам там, перед вылетом. Подумала, вдруг вы не узнали меня…

Голос у нее был такой же, как и лицо, улыбчиво-виноватый. Да еще это «вы», с чего вдруг такое почтение? Или она хотела подчеркнуть, что я для нее не родня, а человек из бизнес класса? Я кивнул и продолжил смотреть в компьютер, по мне, так пусть бы каждый из нас занялся своим делом. Но она настроилась на разговор.

– Вы домой?

– Да.

– А ваши где? Не с вами?

– Нет.

– Понятно. Значит, по делам летали?

– Да.

– Вот и я тоже, по делам.

По каким таким делам, должен был поинтересоваться я. Но я не поинтересовался. Она подождала с минуту и сделала следующий заход.

– Давно мы не виделись, да?

– Да.

– С самой выставки. Помните?

– Помню.

– Знаете, сколько лет прошло с тех пор?

– Десять?

Она улыбнулась и покачала головой.

– Сколько же?

– Четырнадцать. В этом ноябре как раз четырнадцать будет.

С выставки-то все и началось.

Когда мне сказали, что моя многоюродная сестра Лизавета собралась замуж, я не сомневался, что жених окажется каким-нибудь квелым очкариком из числа тех, с кем водилась Лизавета в годы аспирантуры. А за кого еще может выйти отличница из семьи профессорши и доктора наук? Удивительно, как вообще она не осталась старой девой. С самой школы мальчишки обходили ее стороной, и на свое первое в жизни свидание она отправилась будучи двадцати лет отроду. Я и сам никогда не был с ней дружен – что может быть скучнее дружбы с отличницей? Сколько ее помню, она сидела в обнимку с учебниками и на таких, как я, посматривала свысока. Ничего удивительного, что в старших классах до школы ее провожала мать – одноклассники грозились устроить ей темную. Наши матери, хотя и были друг другу седьмая вода на киселе, любили друг друга как родные сестры, а мы, их дети, с трудом высиживали за одним столом на семейных праздниках и, когда выросли, старались встречаться как можно реже. Но до меня всегда доходили новости о Лизавете, как, вероятно, и до нее обо мне. На свадьбу ее я, конечно, не пошел.

Уж не помню, как мне удалось отговориться, зато помню, что моя матушка вернулась с торжества взволнованная донельзя: жених оказался вовсе не таким, как ожидали. Он не был ни беден, ни лыс, ни очкаст. Не имел научной степени. Более того, происходил из семьи рабочих и был первым и единственным в своей среде, кто добрался до института и сумел окончить его. Может, это было бы поправимо, принимая во внимание связи моей тетушки в научном кругу, если бы не одно: жених был законченный материалист и к людям науки относился без пиетета. Кажется, все, что не могло тотчас же способствовать приумножению его благосостояния, мало его интересовало. И когда тетушка намекнула, что могла бы устроить его поступление в аспирантуру, он только рассмеялся, сказав, что для нормальной жизни ему и одного диплома вполне хватает. С этим нельзя было поспорить – деньги у него водились. Ну а то, что зять с одним только институтским образованием позорит их глубоко научную семью, его, похоже, совсем не волновало. Карьера его тоже не выглядела разумной, как того хотелось бы новым родственникам; где только он не побывал и чего только не испробовал, зарабатывая на жизнь, а теперь служил в банке. Как он туда попал и что собирался делать дальше, оставалось загадкой. Одно было ясно: доверия он не внушал. Взять хотя бы то, как он провел свою свадьбу. Народ собрал самый разношерстный, впечатление было такое, будто он шел по улице и звал в ресторан всех кого ни попадя. Были там и мужчины в строгих костюмах, подъехавшие на черных Мерседесах, по всей видимости, его товарищи по банку; были и такие, кто только поднялся с постели и сразу на банкет, без всяких попыток одеться сообразно случаю и позаботиться о подарке для молодых. Он всем был рад и со всеми держался приятельски. В середине празднества он вдруг объявил, что пора поддать жару, подхватил на руки невесту и пустился танцевать. Больше за стол его было не усадить. Чихать он хотел на заведенный порядок. Вместо того, чтобы и дальше выслушивать тосты от многочисленных родных, он пил, плясал и веселился так, как веселятся разве что на чужой свадьбе. И этим окончательно поверг в шок всю нашу родню. Что и говорить, он был непредсказуем, непонятен и этим особенно пугал: они не знали, чего от него ждать.