Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь - Андрей Валентинов

Здорово!

Хитон скинула (не любит она хитоны носить!), в волосах – ленты красные, на поясе – тоже лента. А бубен «дзинь-дзинь-дзинь», а браслеты «динь-динь»...

А мы со Сфенелом ей помогаем – по кувшину пустому лупим. Чтобы в такт было. А Амикла менадой по горнице носится, смеется, бубном звенит.

...А потом запела она. И ведь что интересно, когда Амикла поет, то уже и не пищит вроде. Взрослый такой голос, сильный.

А затем и мы подпевать стали.

– Я это... пойду. Домо... Домой...

Договорить Капанид все же смог – с трудом. И даже встать. И даже плащ накинуть.

Бурдюк пуст, второй мы куда-то запрятали (от беды подальше!), Амиклу на скамью уложили, моим плащом укрыли.

– По... Пойду!

Мне легче – все-таки этолиец! Я не только на ногах стою, но даже соображаю. Домой-то он дойдет, близко, а вот...

– Давай я ее отнесу. Или позову кого – чтоб помогли.

Сфенел – на Амиклу (спит она, улыбается). Смотрит долго, головой качает.

– Не-а. Пусть она тут... У тебя. И завтра тоже. И послезавтра... И вообще...

– Ты чего? – поразился я.

А Капанид вновь на Амиклу поглядел, башкой мотнул:

– Того! Потому что она тебя лю... любит, понял? Тебя! А ты ду... дурак, ду... дубина, собака ду... дурная! Понял? А жрецу, Стрепсиаду этому, мы разобьем мо... мо...

На этот раз договорить мой друг не сумел.

* * *

А теперь и я третий день из дому не выхожу!

* * *

– Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь? Но ты меня увидишь, обязательно увидишь, любовь – сильная, она даже смерти сильнее! А я тебя любить буду – пока ты меня не полюбишь! Или не прогонишь. Ты меня не прогонишь, господин Диомед?

* * *

Ночью за мной пришли. Амикла заснула, калачиком на ложе свернулась, а я не спал. Лежал, руки за голову, и в потолок смотрел.

Думал.

И о ней думал, и о себе, и о Светлой, и том, что жрецу нужно морду набить. О всяком, в общем.

Вот тут они и пришли. Вошли, не постучали. Шлемы с хвостами конскими, панцири золотом сверкают. Дедова охрана!

– Собирайся!

Собирайся – это значит фарос, сандалии новые, диадема. А где я ее, диадему, возьму? Так и пошел – без диадемы.

А Амикла и не проснулась.

Темно было в покоях, даже факел не горел – чадил только. И от того дедово лицо совсем мертвым показалось. Каменным каким-то. Только глаза живые.

– Подойдите ближе!

Это он нам – мне, Ферсандру, братишкам его, близнецам, маленькому Киантиппу, и, конечно, дяде Эгиалею. Дядя, оказывется, уже приехать успел. Приехать успел, а переодеться – нет. Так в плаще дорожном и пришел.

– Ближе!

Твердо звучала речь ванакта Адраста Злосчастного. Хоть и не сидел он на троне – лежал. Покрывало до подбородка, из-под покрывала рука свесилась – худая, недвижная.

– Говори!

Это дед, конечно, дяде Эгиалею. Тот ближе шагнул, руку, ту, что свесилась, поправил.

– Отец, Микены нам не помогут. Эврисфей сказал, что не даст войска. И наше войско не пропустит.

(Вот куда дядя Эгиалей ездил!)

Серые губы дернулись. Странно, мне вдруг почудилось, что дед смеется. Смеется?

– Говори ты, Диомед!

Я вздрогнул. Как начать? «Ванакт»? «Богоравный»?

– Дедушка! Дядя Андремон... Басилей Андремон поможет, но он сначала хочет поговорить с тобой или с дядей Эгиалеем. Он может приехать...

(Купцы, которые на разбойников похожи, мне не только молоко злое передали. Но и на словах кое-что.)

И вновь дернулись губы Адраста Злосчастного.

– Нет... Иначе сделаем. Я сказал – ближе подойдите!

Подходим. И страшно почему-то. Ферсандру своих братишек даже подталкивать пришлось. А у Киантиппа губы задрожали.

– Я, Адраст, сын Талая, ухожу из нашего мира. Я не могу завещать вам великого царства, поэтому я завещаю вам, сыну и внукам моим, мечту...

Твердо говорил мой дед, и прямо смотрели его глаза.

– Ты, Ферсандр со своими братьями воцаришься в Фивах. Ты, Диомед, станешь владыкой Калидона, а потом и всей Этолии. И вместе вы сокрушите проклятый дом Пелопса!..

И вдруг я понял – что-то не так! Дед сказал «сыну»? Одному! А как же дядя Эвмел? Почему его не позвали?

– Аргос вновь станет первым городом Эллады. Вы сделаете это, иначе душа моя не даст покоя никому из вас. И если надо будет пролить кровь – свою или чужую – вы ее прольете! Мечта дороже крови...

Да, дядю Эвмела не позвали. И я уже не удивлялся.

– Начнем сейчас, когда все наши враги уверены, что вы плачете у моего смертного ложа. Не смейте плакать! Это – удел женщин, а вы справите тризну по мне в Фивах и Калидоне. И да будет так! Клянитесь!

– Клянусь! – это дядя Эгиалей. – Клянусь, отец!

– Клянусь... клянусь... клянусь... клянусь... – это мы, вразнобой, негромко.

И вновь вспыхнул перед глазами темный огонь – пламя Зевса Листия...

«...Мы, Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей...»

И другой огонь – элевсинский. И крик тети Эвадны...

– Ты, сын, едешь к куретам – завтра же! Не бойся, я не умру, пока ты не вернешься! А если умру, мою смерть скроют. Ты, Ферсандр, сам знаешь, что делать...

Ферсандр побелел весь, губы ниточкой сжал. Кивнул. И дядя кивнул. И я. Ведь ясно, не один он к куретам поедет!

– И еще... – лицо деда дернулась, исказилось каменной маской. – Если... Если выродки Амфиарая – или кто-то еще – попытаются вам мешать, вы их всех! До седьмого колена, всех! Всех...

Дрогнуло покрывало. Худая, дрожащая рука поднялась, сжалась в кулак.

Упала.

– Всех...

Дохнуло холодом. И вдруг почудилось мне, что не дед, не Адраст Злосчастный, говорит с нами. Будто взглянул мне в глаза сам Танат Жестокосердный...

* * *

И снова, как когда-то в детстве, Крон Всемогущий раскрутил свое хрустальное колесо, что простерлось под всеми мирами, невидимое, неслышное. Быстрее, быстрее, быстрее!.. Время помчалась бешеным конем, зимним ветром, колесницей под уклон, не разбирая, не давая оглянуться...

– Да ты чего, Тидид? Ведь ванакт... дед твой – помирает! Куда ж уезжать?

– Я... Скоро узнаешь, Капанид. Ты... Пусть Амикла у меня дома живет, ты посмотри, чтобы все в порядке было. А жрец этот, Стрепсиад...