За полчаса до любви - Валерий Столыпин

это точно. Значит, ничего у вас серьезного не было?

– Откуда? Ну, если иной раз туда-сюда. А, ерунда. Несерьёзно.

– Ого! И как она, не против такого обхождения? Тебе-то понравилось туда-сюда? Сладенькая девочка, славная?

– Обычная девчонка, как все.

– Так, в разведчиков играем. Ладно, тогда так, ты её любишь или как?

– Провокационный вопрос, неправильный. Я что – похож на идиота? Любишь – не любишь. Ловишь что ли?

– Ты, Вить со всеми взрослыми, на “ты”?

– А чего? Конечно со всеми. Чё ты всё вокруг да около ходишь, со мной можно серьёзно разговаривать. Я понятливый.

– Сразу и спрошу. Готов ли ты стать отцом?

– Да ладно! Оно мне надо? Рано ещё, не нагулялся. Определённо нет, не готов.

Настя сидит, нахохлилась, лицо налилось кровью, взгляд… взгляд нужно видеть: презрение и гнев. Или растерянность и страдание.

– Я же тебе говорил, Настасья, он ещё маленький, не дозрел. Отцом быть не хочет, а от поцелуев дети не родятся. Тебе есть что возразить, добавить, доченька? Нет? Тогда ещё по чайку. Весёлые вы ребята. Не, я всё понимаю, конечно. Постель – не повод для знакомства, это известно всем. Если он чуток и задвинул, так, слегка, на полшишечки, это просто игра такая была. Так Настенька? Я прав, ничего не хочешь нам, мужикам, поведать?

– Чего теперь рассказывать, сволочь ты, Витька. Я что, сама постаралась, без твоего участия? Беременная я, вот! От тебя, между прочим. Скажешь, не участвовал?

– Докажи. Ещё двинь, что изнасиловал.

– Всё, господа, прения закончили. Вопрос к тебе, джигит. Всего один, несущественный, для информации. Если ты на самом деле папа этого ребёнка, согласен жениться на Настеньке?

– Ни фига себе вопросик. Обмозговать нужно. Ну, было пару раз, чё такого? Обычное дело. Мы же не дети.

– Ты чего, Соболев, совсем идиот? Пару раз только вчера было, за один вечер. А целый месяц  чем с тобой занимались, секретики между ног закладывали, в фантики играли?

– Не вали с больной головы на здоровую. Я тебе чего-нибудь обещал, ребёночка заказывал?

– Скажи ещё, что в любви не клялся, не рассказывал, что жить будем припеваючи.

– Мало ли чего я говорил. Можно подумать, бабу по-другому уломать можно. Я что, один с тобой спал?

– Скотина, урод, придурок! Ты чего сказал, головой подумал? Не нужен моему ребёнку такой отец. Проваливай!

– Брэк! Это уже игра без правил. Выяснять ничего не буду. Пусть это, Витёк, на твоей совести останется. Или на Настиной. В такие дебри лезть не желаю. Вы же теперь взрослые, самостоятельные, сами всё решаете. Куда уж нам соваться с глупыми разговорами. Вы теперь сексом вместо салочек и пряток занимаетесь. Вот, что я вам, братцы, скажу: решение вы сами приняли, без меня. Я этого ребёнка принимаю, усыновлю, буду своим считать. Так и решили. Без протокола. А с тобой Витёк, пусть родители разбираются. Извини, им я вынужден об этом интересном факте сообщить, чтобы потом претензий никаких не было. Выход у нас вон там. Не заблудишься? Ты, Настя, сиди. Привыкай к человеческой неблагодарности. Ещё много раз в душу плевать будут. Терпи. Любого учителя по правилам хорошего нужно за науку благодарить. Думать будем, как дальше жить. Не пропадём.

Настя убежала в свою комнату, бросилась на диван, пропитывать его горькой солёной скорбью. Весёлого и солнечного настроения её состояние не излучало. Ничего не поделаешь: жизнь полна сюрпризов. Даже если мы их не заказываем, они сами приходят.

Антон спустя время, которого достаточно для того, чтобы утомиться даже от непоправимого горя, подошёл к дочке. Сел рядом, гладил её ласково по головке, – если мальчик будет, как назовём?

– Как-как, никак! Не буду я никого рожать. Пусть Витька рожает.

– Это ты брось. В рождении ребёнка, даже если от него отказался отец, есть большущая, просто безразмерная радость. Тебе сейчас не о Витьке нужно думать, оставь его подлость в покое, пошли к лешему. Недостоин он того, чтобы забивать голову мыслями о себе. Предатель, он и в Африке предатель. Презренных трусов нужно прощать, но так, чтобы они плакали. Соберись, дочка. Правила духовного развития таковы, что Витёк крупно проиграл, не успев вступить в настоящую жизнь. Его пожалеть нужно. Но мы пока этим заниматься не будем.

– Да, а если я его люблю!

– Ну и люби на здоровье. Хочешь, я тебе крест деревянный сделаю и напишу на нём: здесь покоится дух и совесть раба божьего Витьки Соболева, человека, которого Настя любила. А он её – нет.

– Он хороший. Вот увидишь.

– Пожалуй, уже разглядел. Всё, что хотел увидел. Сопляк он. Слабый, самовлюблённый осёл.

– Нет. Он не такой.

– Побежишь догонять? Действуй.

– Сам прибежит.

– Твои бы слова, дочка, да богу в уши. Я бы на твоем месте не надеялся. Хотя, говорят, чудеса иногда случаются. Что-то у меня сегодня день неправильный. Одни сюрпризы. Ты не в курсе – Семён наш случайно на Танюшке, подружке своей, жениться не собирается?

– Ты чего, пап, ему только восемь лет.

– Сама видишь, акселерация. Собери-ка девочка моя покушать на стол. Дерябну я, пожалуй, граммов двести беленькой, попытаюсь сложить все новости в одну красивую кучу. Если родится девочка, назову её Маша, если сын – Егорка.

– Какой сын, пап?

– Мой сын, Егорка. Я усыновляю, я и имя даю. И не спорь с отцом, букашка.

– Так он тебе внук.

– Не твоё дело, как я своего сына назову. Нужно было под нормального мужика ложиться, а не под такого… хлюпика.

– Можно подумать, твоя жена лучше.

– Цыц, свиристелка! Не твоё собачье дело. Моя жена – твоя мать, как ни крути.

– Какая она мать? Только шипит и злобится. Сколько раз по щекам хлестала, так, что неделями синяки не сходили. И шлангом от стиральной машины. В туалете запирала на целый день. А сама с дядьками водку пила. Зато в твой выходной цыпочку из себя изображала.

– Ты же молчала. Откуда мне про всё это знать, если с работы домой, из дома на работу?

– Попробуй, тебе скажи. Она бы меня до смерти забила.

– Ты-то хоть не злобься. Чего напраслину возводить? Мать как мать. Она вас родила, грудью вскормила. Нехорошо так. Ведь если ты правду говоришь – меня к расстрелу приговаривать нужно. Получатся, я ей волю дал,