История любви в истории Франции. Том 8. Наполеон и Мария-Луиза - Ги Бретон

У него был очень веселый нрав.

Иногда он доходил даже до ребячества, совершал плутовские поступки.

Вскоре после его переезда к нам в “Шиповник” нас навестила, чтобы взглянуть на него, девочка по имени мисс Легг.

Бедная девочка была наслышана всяких ужасов про Бонапарта.

И когда я сказала ей, что этот самый Бонапарт сейчас появится на лужайке, она со всех ног примчалась ко мне и стала искать защиту в моих объятиях.

Забыв о том, что и сама я совсем недавно испытывала точно такие же страхи, я повела себя жестоко и безжалостно. Я рассказала императору об ужасе, который он внушал моей юной подружке, и подвела его к ней.

Он поднес руку к волосам и откинул их назад, открыв лицо.

Он двинулся прямо на мисс Легг, тряхнул головой, угрожающе на нее уставился, скорчил ужасную гримасу и издал дикий вопль. Можете представить, как он напугал мисс Легг.

Она пронзительно закричала, и ее мать, боясь, как бы у нее не начались конвульсии, унесла ее подальше от императора.

А он от всего сердца хохотал над ужасом, который он сумел внушить.

И не пожелал поверить в то, что я испугалась его ничуть не меньше, чем мисс Легг.

Для того чтобы наказать меня за это признание, он принялся пугать меня, как до этого испугал этого ребенка. Взъерошив волосы, он стал делать угрожающие телодвижения, но все было напрасно: я только хохотала над его потугами.

Тогда он испустил свой дикий крик, но и это не принесло желанного результата.

Наполеона явно огорчило то, что все его усилия оказались напрасными.

Он сказал мне, что этот крик был подражением боевому кличу казаков, и я сразу поверила ему.

В этом крике действительно было что-то дикое»78.

Очень скоро Наполеону показалось, что он догадывается о том, что юная Бэтси в него влюбилась. Для того чтобы испытать чувства девушки, он сделал вид, что раскрыл ее флирт с юным Лас Казесом. Необычная сцена, произошедшая однажды вечером, дала ему подтверждение его предположений.

Послушаем еще раз Бэтси:

«Он пожелал, чтобы юный Лас Казес поцеловал меня, и сам взялся держать меня за руки.

Я сопротивлялась изо всех моих сил, но все было бесполезно.

Как только я обрела свободу, то влепила сообщнику Наполеона пару пощечин.

Но мне этого показалось недостаточно, мне хотелось отомстить и Наполеону. И я сделала это, едва мне такая возможность представилась.

Как-то вечером мы все спустились вниз, чтобы сыграть в вист.

Та часть дома, где жил император, с остальными помещениями не имела сообщения. Надо было пройти по лужайке. Тропинка там была очень узкой, по ней едва мог пройти один человек.

Наполеон шел первым, за ним – граф де Лас Казес, потом его сын, а за ним следом моя сестра Джейн. Я подождала, когда они все вступят на тропинку, отстав от них шагов на десять.

Наконец я разбежалась и со всех сил толкнула сестру в спину.

Она упала вперед и, вытянув руки, толкнула маленького пажа, который в свою очередь налетел на шедшего впереди отца. Великий камергер от полученного толчка вынужден был поневоле налететь на императора. И, хотя сила толчка уменьшилась, инерция его была достаточной для того, чтобы Наполеон покачнулся и с большим трудом сохранил равновесие.

Увидев эту свалку, устроенный мною беспорядок, я почувствовала удовлетворение.

Я взяла реванш за насильно навязанный мне поцелуй, но вскоре мне пришлось сменить тон.

Молодого Лас Казеса очень возмутило оскорбление, нанесенное мною императору. Мой смех, сдержать который у меня не было сил, привел его в крайнее негодование: он схватил меня за плечи и с силой усадил на каменную скамью.

Тут и меня охватила злость. Я заревела и обернулась к Наполеону.

– О, мсье! – сказала я ему. – Он меня ударил.

– Ничего, – ответил император, – не надо плакать. Я сейчас буду его держать, а ты поколотишь его в наказание за это.

Наказание было суровым. Я колотила маленького пажа до тех пор, пока он не запросил пощады. Но я не захотела простить его и продолжала бить.

Наконец, Наполеон отпустил его и сказал, что если он не сможет от меня убежать, то заслужит еще порцию трепки.

Паж со всех ног бросился прочь, я побежала за ним, а император со смехом хлопал в ладоши.

После этого случая паж меня не выносил».

Понятное дело!

Бэтси Бэлкомб была, вне сомнения, единственным на свете существом, которое позволяло себе с Наполеоном любую фамильярность. Ее смелость поражала окружение ссыльного. Однажды она его очень напугала, размахивая шпагой.

Послушаем ее:

«Я сказала императору, что его ладонь не кажется мне ни достаточно широкой, ни достаточно сильной для того, чтобы держать шпагу. Эти слова перевели разговор на сабли и шпаги.

Один из французских офицеров вынул свою шпагу из ножен и, указав нам на несколько пятен ржавчины, сказал, что они оставлены английской кровью.

Император немедленно приказал этому офицеру убрать оружие, добавив при этом, что так хвастать неприлично, особенно перед дамами.

После этого Наполеон извлек из богатого позолоченного футляра самую великолепную из видимых мною когда-либо шпаг. Ножны ее, великолепно сработанные, были выполнены в виде чешуи и усеяны золотыми мушками. Эфес представлял цветок лилии, отлитый из золота.

Я попросила Наполеона дать мне посмотреть поближе это великолепное оружие.

Мне вспомнилось его утреннее подтрунивание надо мной, и я решила, что теперь настал мой черед шутить.

И я поэтому спокойно вынула шпагу из ножен, а потом приблизила острие шпаги к лицу императора, делая различные движения, словно собираясь его уколоть.

Он отступил назад. Я загнала его в угол комнаты, продолжая угрожать ему оружием.

Время от времени я говорила ему, чтобы он молился, поскольку я собираюсь его убить.

Производимый мною шум привлек в комнату мою сестру.

Она принялась сурово меня отчитывать, сказала, что все расскажет отцу, но я только посмеялась над ее угрозами.

И продолжала стоять на месте, не выпуская моего пленника.

В конце концов слишком тяжелое оружие выпало из моей руки, и мой противник смог оправиться от испуга, если, конечно, он был напуган.

Во время всей этой сцены надо было видеть выражение лица Великого камергера.

Лицо его, принявшее, естественно, цвет пергамента, стало таким желтым, каким только могло стать лицо человека.

Оно выражало смесь страха за жизнь императора и возмущение моим поведением.