История моего брата - Зульфю Ливанели

Мне стало очень любопытно.

– А в монастырь ты зачем пошел?

– Ты и на этот вопрос ответ знаешь, – улыбнулся он, а потом добавил: – Потому что там нет женщин. Уже несколько сотен лет женщинам запрещено ступать на гору Афон. Даже монахини туда попасть не могут. И животные женского пола. Например, там выращивают петухов, но там нет куриц, хотя это как раз кажется нелогичным, потому что домашних животных можно контролировать, а вот что ты поделаешь с дикими животными, с дикими птицами, что залетают на гору Афон?

– Неужели там в самом деле нет женщин? – я был удивлен.

– Нет. В самом деле нет.

Как интересно, наверное, жить в таком мире! Через некоторое время подобной жизни, наверное, можно вообще забыть о существовании таких существ, как женщины. Трудно представить себе общество, которое состояло бы из одних только мужчин, но именно там, на Афоне, это странное состояние можно испытать. Мехмед подружился с афонскими монахами. Эти долготерпеливые люди называли моего брата «калос антропос», то есть «хороший человек». Он подружился почти со всеми, но ближе всех сошелся с одним монахом по имени Порфирио. Мой брат беседовал с ним ночи напролет и рассказал ему о своей жизни.

– Но ты ведь об этом никогда никому не рассказываешь! – удивился я.

Тут я вспомнил, что сам рассказываю историю Мехмеда девчонке, которая сейчас спала внизу. Если бы Мехмед узнал об этом, он бы очень рассердился. Ведь ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то был в курсе его странных злоключений и тайн. Он и мне-то поведал обо всем всего лишь однажды. Неужели монах вызвал у него такое доверие? А может быть, монахи Афона дают обет молчания?

Мехмед продолжал.

Двери монастыря открывались каждый день в пять утра, а ровно в пять часов вечера их тяжелые металлические створки закрывались. После этого выйти из монастыря было невозможно. Монахи едят два раза в день. Первый раз в восемь утра, второй раз в пять часов вечера. За едой можно разговаривать. Правда, есть правила: нельзя никому смотреть в глаза, нельзя переглядываться. Каждый сидит, опустив перед собой голову, и ждет разрешающей трапезу команды настоятеля. Сразу после разрешения нужно очень быстро съесть свою еду, ни на кого не глядя. Во время трапезы дежурный монах специально читает братии тошнотворные, отвратительные истории из старых книг. Цель этого чтения – отбить какое-либо удовольствие от еды. Затем монахи спешат в церковь, чтобы вымолить у Бога прощения за то, что только что испытали телесное удовольствие.

Монастырь Симонопетра находится так высоко, что из него хорошо видно, как море бьется о прибрежные скалы. Мехмеду выделили гостевую келью, в ней он и жил.

Мне захотелось поподробнее узнать про Порфирио. Я спросил:

– Что, и Порфирио так живет? Вы вместе обедали?

– Ты как будто бы ревнуешь меня к нему, братец! – усмехнулся Мехмед. – Нет, с Порфирио все было совсем не так, потому что он вообще ничего не ел. И еду не ел, и в церковь не ходил.

– Как же так?

– Ну – вот так бывает!

– Но так же невозможно жить!

– Ну он, собственно, и не жил.

– То есть?

В этом монастыре существует древняя традиция: когда кто-то из монахов умирает, его погребают с молитвами, а спустя три года выкапывают его кости и обмывают их вином. Если во время мытья кости белеют, это значит, что человек совершенно безгрешен. После этого кости помещают в специальный сосуд под названием «оссуарий», или «остеофилакон», а череп кладут отдельно на полку. Там на полках лежат сотни черепов. Гостям их показывают, называя по имени: «Это монах Дмитрий, это монах Петр, это монах Евангелос!» Так вот – один из черепов и есть Порфирио.

Я спросил, почему он выбрал именно Порфирио.

– Не знаю, – ответил брат. – Он показался мне близким. Вообще у него очень симпатичное, доброе выражение лица.

– В общем, ты хочешь сказать, что поведал свою жизнь черепу?! – всплеснул я руками.

– Ну да. А что в этом такого? – он посмотрел на меня недоумевающе. – Монахи – очень хорошие люди. Они не причинили мне никакого вреда. Да ладно, хватит обо мне, расскажи лучше, как ты живешь?

– У меня все хорошо, – сказал я. – Впрочем, как видишь… Ничего не меняется. Так и живем с Керберосом.

– Да уж, я вижу, – сказал он. – Зверюга сильно вырос и еще страшнее стал.

– Он ведь тебя сразу узнал?

– Да, узнал по запаху, поднялся и начал приветливо махать мне хвостом. А почему ты шепотом разговариваешь? В доме, кроме нас, кто-то есть?

– Да, – признался я. – Есть.

– Ух ты! Вот как интересно! И кто же это?

– Да одна журналистка из Стамбула. Здесь недавно произошло убийство, погибла женщина, очень известная в медийных кругах. Поэтому сюда понаехало много журналистов. Эта девушка одна из них. Пытается меня разговорить. Но вчера Керберос накинулся на нее, укусил за ногу. Ей пришлось остаться здесь, пока рана не заживет.

Мехмед задумчиво посмотрел мне в глаза. Его глаза светились любопытством.

– Ты вот так прямо и уверен, что только из-за раны? – спросил он. – То есть она тебя не интересует? Ты терпишь ее только по необходимости?

– Да, – сказал я. – Именно так. Между нами большая разница в возрасте. Мне такие вещи даже в голову не пришли бы.

– Насколько я тебя знаю, ты не из тех, кто с легкостью согласится нарушить свое одиночество. Ты никогда ничего не хотел впускать в свою жизнь.

Он с подозрением смотрел на меня. Я думал, что ему сказать, а он заметил как бы между прочим:

– Совершенно не заметно, чтобы присутствие журналистки тебе бы мешало. Мне кажется, ты на самом деле делаешь все, чтобы она задержалась здесь как можно дольше. Ну, например, рассказываешь ей всякие небылицы.

Я так и застыл на месте! Откуда Мехмед знает, что я и в самом деле рассказываю девушке истории? Не сомневаюсь, я выглядел очень беспомощным в эту минуту в его глазах.

– И наверняка ты рассказываешь ей мою историю! – заключил он.

Я чуть было не задохнулся от волнения, сердце билось, как безумное. А брат хриплым голосом продолжал:

– Я же знаю, как ты любишь рассказывать истории. Мне кажется, ты хочешь вскружить этой девчонке голову. Хочешь, чтобы она восхищалась тобой. Ты хочешь, чтобы общение с тобой было полно для нее загадок, вызывало любопытство и чтобы ты показался ей интереснее всех на свете.

Теперь в его глазах светился гнев.

– Я хорошо тебя знаю, Ахмед. Давай, признавайся: ты ведь рассказал ей обо мне, наверняка рассказал!

Я никогда не врал брату, не стал лгать и теперь.

– Так, – сказал Мехмед. – Значит, рассказал. Каждый день по части.

Он перешел на крик:

– Прекрасно! Все, как я и предполагал! Ты пользуешься мной, чтобы вскружить голову какой-то девчонке! Чтобы удержать ее рядом! Ты втрескался в нее, но скрываешь это сам от себя! А меня используешь как орудие, чтобы достичь своей цели!