Шлиман - Моисей Ликманович Мейерович

Шлиману было уже шестьдесят четыре года. Он не любил думать о предстоящей смерти, но знал, что жить осталось немного. В печати уже давно появлялись заметки о том, что Шлиман убивает все свои деньги на раскопки и оставит своих детей нищими. До нищеты, конечно, было далеко, но деньги все-таки таяли.

Со своим необычайным умением переключаться он вдруг бросил все дела и уехал на Кубу.

Гаванские газеты подняли шум: едет один из главных акционеров железнодорожной компании, несомненно предстоят новые капиталовложения, развертывание строительства. Железнодорожные акции, давно уже упавшие в цене, стали быстро подниматься. Биржа зашевелилась. Шлиман приехал, осмотрелся, подумал – и продал все свои акции по самой высокой цене.

На языке биржи такая спекуляция называется «блефом» и считается в порядке вещей.

С большим барышом Шлиман вернулся в Афины. Здесь он засел за завещание, расписал наследство: большую часть своего состояния он оставил Софье, Андромахе и Агамемнону, но солидные суммы были завещаны также Вирхову, Дерпфельду, сестрам, сводному брату и даже наследникам одноглазого Веллерта в Анкерсгагене. Первой жене и ее детям он завещал свои доходные дома в Париже.

В это же время он заказал себе склеп, долго возился с архитекторами, браковал проект за проектом и, наконец, утвердил самый строгий по очертаниям.

А на следующее утро как ни в чем не бывало вызвал Дерпфельда и предложил поехать на остров Крит.

Через несколько дней они уже бродили по полям и холмам вокруг древнего Кносса. Здесь были развалины, несомненно, очень старые и почти целиком на поверхности земли. Один холм привлек особое внимание Шлимана. С виду – обычный холмик, поросший низкорослыми маслинами. Но по форме своей он чем-то неуловимо напоминал Гиссарлык. В осыпи откоса валялись черепки глазированной глиняной посуды с узорами, в которых каждый признал бы микенский стиль.

«В высшей степени интересно, в какую седую древность уведут нижние пласты», – с замечательным предвидением записал Шлиман в дневнике.

Но землевладелец, которому принадлежал холм, запретил сделать даже пробный раскоп. Он предложил продать свой участок за 100 тысяч франков. Цена была такая, будто на участке найдена жила самородного золота.

Шлиман безуспешно торговался, пытался воздействовать на хозяина через представителей власти. Но влиятельных знакомых на Крите не было, прежнего генерал-губернатора Фотиада-пашу убрали, с новым оказалось еще трудней сговориться.

Пришлось вернуться в Афины ни с чем. Оттуда Шлиман с Дерпфельдом помчались в Лондон, на большую дискуссию о Тиринфе, организованную «Эллинским обществом». Не желавший сдаваться без боя, Пенроз выступил с докладом, в котором повторил свое утверждение о византийском происхождений тиринфского дворца. Шлиман в блестящей речи пункт за пунктом опроверг все построения своего противника, а под конец пригласил Пенроза поехать в Тиринф, чтобы на месте разрешить все споры. Пенроз поехал. Дерпфельд облазил с ним тиринфский и микенский акрополи. Через несколько недель в журнале «Атенеум» появилась статья Пенроза, в которой он честно признал свою ошибку и подтвердил значение исторического открытия Шлимана.

Шлиман стремился дальше, он неотступно думал о Востоке. Теперь его тянул к себе Египет. До берегов Нила, до края великой пустыни разросся для Шлимана горизонт микенского неба. Но прежде чем пуститься в это далекое путешествие, он должен был полностью рассчитаться с прошлым. Он решил написать популярную книгу о всей своей работе, о своих ошибках, о своих находках.

Друзья – Дерпфельд, профессора Михаэлис и Дун – отсоветовали ему писать эту книгу самому. Она набухла бы лишними подробностями, опять пошли бы упреки в «необъективности». Лучше, если книгу напишет кто-нибудь другой. Дун рекомендовал одного из своих учеников, работавшего на раскопках Пергама (Пергам – столица одноименного эллинистического царства в Малой Азии, существовавшего в III–II веках до нашей эры. Раскопки Пергама велись с 1878 по 1886 год. Раскопками был обнаружен знаменитый Пергамский алтарь, считавшийся в древности одним из семи чудес света).

Шлиман составил подробный перечень всех археологических ошибок, которые он допустил в своих книгах. Этот необычайный в своем роде документ был вручен Дерпфельду для передачи автору будущей книги.

Поздней осенью Шлиман уехал в Египет.

Отставной артиллерист

Ныне ж герой Лаертид совершил знаменитейший подвиг;

Ныне ругателя буйного он обуздал велеречье!

«Илиада», II, 274-275

В Каире он нанял дахабие – местное суденышко, род длинной узкой лодки с каютой. Десять человек команды, повар, старый слуга Пелопс и сам Шлиман без особых удобств разместились в этом «корабле», который с виду больше всего напоминал изображенные на египетских рисунках челноки эпохи Древнего царства. Дахабие неторопливо поднималось вверх по великой реке. В Европе стояла зима, здесь по вечерам было прохладно. Шлиман выходил на палубу в тропическом шлеме, в белом чесучовом пиджаке, всегда при галстуке. Мимо проплывали нищие феллахские (Феллахи – египетские крестьяне) деревни, построенные на плодороднейшей в мире земле. Проплыли дальние очертания Больших пирамид – там, где пять тысяч лет тому назад трудились сотни тысяч людей, была теперь мертвая песчаная пустыня.

С книгой Геродота, больше двух тысяч лег тому назад объехавшего все эти места и подробно их описавшего, Шлиман не расставался в этой поездке.

Дахабие часто приставало к берегу. В развалинах древних египетских городов Шлиман тщательно собирал черепки разрисованной посуды, рассматривал орнаменты. Шлиману казалось, что он нащупывает связь с Микенами, но она оставалась неуловимой. Сколько сил, сколько лет понадобится, чтобы ее установить!

В городах и деревнях ему предлагали купить разные старинные вещи – посуду, папирусы, монеты, даже черепа. Но он не был египтологом и знал это. Не желая оказаться обладателем коллекции подделок, он не брал ничего: задача его была гораздо сложней, ее решение не зависело от случайно найденного предмета. Но встречавшиеся иероглифические надписи он тщательно срисовывал. Присматриваясь к изображениям зверей, он искал аналогий с богатым животным миром микенской живописи.

Он добрался до древнего города Вади-Хальфа, в преддверие второго нильского порога. По пути он осмотрел Фивы. Побывав в Абу-Симбеле, он пришел в восторг. Его, человека привычного к гигантским масштабам древних, потрясло зрелище Абу-Симбелского погребального храма и грандиозной гробницы Рамзеса II, высеченной в скале в XIII столетии до нашей эры, то есть примерно в то же время, когда создавался тиринфский акрополь. Из четырнадцати зал состояла эта гробница, из них одна – в семнадцать метров длины, шестнадцать ширины и двенадцать высоты! Перед входом в гробницу стоят четыре статуи Рамзеса – по девятнадцати метров высотой. Внутри гробницы – вечная темнота. Путешественники входят сюда с факелами. Когда