Шлиман - Моисей Ликманович Мейерович

деловом тоне, – был сдан в печать летом 1881 года одновременно с брошюрой о новой поездке в Троаду. Эту повторную рекогносцировку Шлиман совершил в мае, чтобы заново осмотреть всю троадскую область и установить, есть ли на восточном побережье Эгейского моря остатки поселений, равные по древности Гиссарлыку. Шлиман писал: «Я очень доволен результатами своей трудной поездки… В то время как на Гиссарлыке над четырнадцатиметровой толщей доисторических развалин лежит еще двухметровый слой руин эллинистического времени, во всей Троаде, между Геллеспонтом, Адрамитейским заливом и горой Идой нет ни одного места, где имелись бы доисторические руины, за исключением Куршунлутепе: там есть слой древнего мусора толщиной в один метр, и под ним может оказаться несколько доисторических черепков».

Эта поездка нанесла еще один удар тем, кто хотел искать Трою вне Гиссарлыка. Вместе с тем она еще раз убедила Шлимана в необходимости продолжать исследование Трои на базе новых, накопившихся за два года фактов.

Но сначала нужно было окончательно решить судьбу троянского золота.

Черепкам и вазам, бронзовым ножам и мраморным барельефам, найденным в Гиссарлыке, было хорошо и уютно в обширных комнатах «дворца Илиона». Но золото здесь нельзя было хранить, и не только потому, что могли ограбить. Шлиман чувствовал, что подобного рода сокровище в руках частного владельца – нелепость, бессмыслица. Оно должно принадлежать целой нации. Поэтому он все время делал попытки передать «клад Приама» (будем его так называть) какому-либо государству.

Уже давно Шлиман предлагал русскому правительству троянское собрание за 40 тысяч фунтов стерлингов (с Британского музея он потребовал 80 тысяч), «так как я двадцать лет своей жизни провел в Петербурге и все мои симпатии принадлежат России. Во всяком случае… Россия… будет иметь преимущества перед всеми другими странами, потому что там я составил свое богатство, и, кроме того, мне очень хотелось бы предпринять археологические раскопки в сердце России, где так много древних городов нетерпеливо рвутся на свет».

Но финансовые, дипломатические и всякие другие затруднения закрыли перед Шлиманом вход в Эрмитаж точно так же, как закрыли они двери Лувра и Британского музея.

Рудольф Вирхов все старался смягчить Шлимана и добиться, чтобы «клад Приама» перешел к Германии. Еще в 1879 году, по возвращении из Трои, Вирхов сообщил своему упрямому другу, что хлопочет об ордене для него. Эго была попытка воздействовать на слабую струнку – тщеславие. Однако Шлиман решительно отказался от «декорации» и посоветовал отдать орден Кальверту, который в тридцатипятиградусную жару являлся к обеду без пиджака и галстука, но с орденом Почетного легиона. О продаже или передаче клада Германии Шлиман и слышать не хотел. Наоборот, он вновь написал в Петербург. Но отношения с Эрмитажем почему-то не налаживались. Троянское золото оставалось беспризорным.

И вдруг Шлиман сообщил Вирхову, что согласен передать клад Германии, но на определенных условиях.

И по существу и по форме эти условия напоминали ультиматум победителя. Вот они:

чтобы клад, как дар Генриха Шлимана, был выставлен навеки в специальных «шлиманских» залах;

чтобы на предложение Шлимана о передаче клада германский император ответил собственноручным благодарственным письмом;

чтобы Шлиман и Софья, а также ряд лиц, помогавших в раскопках Гиссарлыка, были награждены орденами и, наконец,

чтобы Шлиман был избран почетным гражданином города Берлина.

Последнее условие было просто неслыханно: за все время существования Берлина только два человека удостоились избрания почетными гражданами. Это были граф Мольтке и князь Бисмарк. Шлиман потребовал одинаковых с ними почестей. Вначале немцы наотрез отказались.

Но Вирхов решил добиться своего во что бы то ни стало. Он пытался заставить Шлимана изменить условия, напоминал ему недавний отказ от ордена и т. п. Уговоры лишь сильней ожесточили Шлимана. Тогда Вирхов стал добиваться осуществления поставленных условий, пустил в ход все свое политическое влияние и весь свой научный авторитет. Он уговаривал директоров музеев, часами просиживал в приемной министра просвещения Путкаммера, выступал в рейхстаге, даже обращался через посредников к Бисмарку. Вместе с тем ему пришлось потратить много сил на то, чтобы уговорить… жену Шлимана. Софья категорически протестовала против передачи «клада Приама» немцам, и ее влияние могло охладить задор, толкнувший Шлимана на это решение. Лишь в конце 1880 года Вирхов составил (от имени Шлимана) текст предложения Путкаммеру. Было решено, что Шлиман получит все, что требовал.

Шлиман гордым жестом протянул Германии свой драгоценный подарок. Одновременно в частном письме к директору берлинских музеев, Рихарду Шене, он указал, что расходы, понесенные им при раскопках Трои, исчисляются солидной суммой в 16 тысяч фунтов стерлингов, не считая 150 тысяч франков, истраченных во время тяжбы с турками – на взятки, судебные издержки и штраф. Никакого возмещения этих расходов Шлиман не хотел. Он желал только «посмотреть, какой прием будет оказан его подарку», и в зависимости от этого приема обещал решить судьбу той части троянской коллекции (ваз, скульптур и др.), которая хранилась в его афинском особняке.

В июле 1881 года Шлиман с женой приехали в Берлин. В городской ратуше состоялось торжественное чествование нового почетного гражданина Берлина – американца по паспорту, русского по деньгам, грека по пристрастию. Бывший нищий, изгой, выскочка, самоучка, возбуждавший зависть и ненависть всех немецких гелертеров, ныне сидел на почетном месте в ратуше, и кронпринц Фридрих под руку вел его жену к торжественному обеду.

Такова сила денег в капиталистическом обществе. Конечно, не из чистой любви к науке Бисмарк согласился на все эти почести, оказанные Шлиману. Магическую силу имеет золото, когда оно становится фетишем, пусть даже это троянское золото, которое нельзя было перелить в монету, – оно раскрывало перед его обладателем все двери, включая и двери берлинской ратуши.

А Шлиман продолжал свою сдержанную фронду – без улыбки, с самым серьезным видом, но от того еще более оскорбительную. Верхом бестактности с его стороны было пригласить на берлинское торжество из Мекленбурга своих трех сестер с мужьями; они потели, топали ногами и мрачно важничали, а от их старомодных деревенских платьев и сюртуков на версту несло нюхательным табаком, который в те времена заменял нафталин. Посадить деревенского пастора и двух фермеров за один стол с кронпринцем – это была безграничная наглость, но и ее пришлось стерпеть!

Ждали, по крайней мере, что Шлиман объявит о своем переезде в Берлин и переходе в германское подданство. Но этого он вовсе не собирался делать. Едва окончились «шлиманские торжества», он немедленно вернулся в Афины.

За «клад Приама» Шлиман мог не беспокоиться: выставочные залы были оборудованы согласно всем требованиям дарителя, и самые аккуратные немецкие археологи засели за