Королева под снегом - Франсуа Плас

– Ты хочешь сказать, как духи?

– Ну да, чтобы распылять. Типа спрея.

– Мне это ничего не говорит. Где ты думаешь найти что-то подобное? В магазине шуток? Нас заносит не в ту степь, тебе не кажется? И ты не мог бы ехать не так быстро?

Стиснув зубы, Найджел затормозил так, что взвизгнули шины.

– Садись за руль, так будет лучше.

Элиот и Фергюс назавтра после первой попытки усовершенствовали свой аттракцион – это оказалось очень просто, достаточно было подумать. Теперь они предлагали, с хронометром в руке и всего за один фунт, не довольствоваться селфи, а снимать себя на видео в течение минуты молчания с машущей рукой королевой. Результаты были куда трогательнее. Некоторые не могли продержаться минуту, их разбирал смех, но большинство сохраняли серьезность, граничащую с печалью. Они стояли, невозмутимые, застыв по стойке «смирно», как часовые у ограды дворца. Дети, бессознательно подражая, имитировали движение взад-вперед маленькой ручки в перчатке.

Элиот боялся, что их деятельность не вполне законна, и время от времени озирался, поглядывая на оба конца аллеи, не появятся ли полицейские.

– Кончай, Элиот! – тихо сказал ему Фергюс. – Распугаешь клиентов. Где написано, что мы не имеем права? Нигде! И знаешь почему? Потому что мы это только что придумали!

Элиот вынужден был с ним согласиться. Его отчасти заразила профессия матери, которая никогда не переходила улицу в неположенном месте.

* * *

Усатый денди в твидовом пиджаке и шотландском килте представился и предложил платить мальчикам сорок фунтов в день сверх их заработка, если они будут оставлять каждому клиенту его карточку и просить прислать видео.

Он настаивал на том, чтобы это были ролики на одну минуту, а не просто селфи. И сам тоже снялся с величайшей серьезностью: торжественно позировал с телефоном в вытянутой руке, другой держа у груди фигурку. Он был похож на египетского жреца повадкой и на офицера колониальных войск – усами.

– Я не против, – сказал Фергюс, косясь на банкноты, – но ничего не могу обещать. Откуда нам знать, что люди будут делать с этими роликами.

– Молодой человек, я готов рискнуть. А вы ведь ничего не теряете, насколько я понимаю?

– Ладно, я за. А ты, Элиот?

– Я тоже, – ответил Элиот, но не так уверенно.

Тем временем заработки их росли сверх всяких ожиданий. Они по очереди отпускали друг друга съесть сандвич с кока-колой и заканчивали день в сумерках, пересчитывая на скамейке у Серпентайна монеты и банкноты и каждый раз не веря своим глазам при виде вырученной суммы.

Фергюс ликовал.

Они считали последнюю выручку, которая оказалась больше всех предыдущих.

– Элиот, что я тебе говорил? Разве это не лучше, чем таскать мебель на вонючем складе? Пойдем поедим?

Элиот поморщился.

– Если ты не против, я лучше не буду трогать мою долю. Мне придется некоторое время экономить.

– Зайдем всё-таки выпить к Тому?

– Ладно, – вздохнул Элиот.

В метро Фергюс пытался уговорить Элиота продолжить аттракцион и после похорон, но Элиот, насупившись, сухо отказался.

– Для меня и так уже слишком. Если мы будем продолжать, я не отмоюсь.

– Ты невыносим, Элиот. Продолжим хотя бы завтра?

– Нет! Завтра я хочу увидеть похороны вживую. Такое бывает только раз в жизни. Люди ехали за тысячи километров, чтобы побывать на похоронах, мы будем полными дебилами, если не пойдем, когда живем здесь, разве не так?

– Окей, старина, но с тобой становится тяжко. Ты оставишь мне королеву?

Элиот отошел, потом вернулся, указывая на статуэтку пальцем.

– Нет проблем, только занеси ее мне завтра вечером.

Самолет Сэм вылетел из Амстердама. В ушах у нее еще стояли прощальные слова маленького Тео, который взял с нее обещание скоро приехать еще и читать ему сказки. Она склонилась к иллюминатору, глядя, как удаляется сотканный из огней ковер города с его магистралями и созвездия дорог, прошитые светящимися точками. Подумать только, что эти мерцающие абстракции населены тысячами наших маленьких жизней…

Она задумалась, увидит ли еще однажды Элиота, печального юношу с лучезарной улыбкой. Решила, что да, обязательно, и уснула.

Больше двух тысяч гостей заполнили галереи под высокими сводами Вестминстерского собора. В 9 часов зазвонил колокол Биг-Бена. Разнесся низкий, какой-то темный звук, словно поднимающийся из недр земли: чтобы приглушить его, тяжелый бронзовый язык обили кожей толщиной в палец. Снаружи толпа, прибывающая уже много часов, стояла плотными рядами. На площадях люди теснились у гигантских экранов, на которых медленно качался огромный колокол, баюкая Лондон и его боль.

В 11 часов гроб с королевой снова поставили на лафет и повезли из Вестминстер-холла в собор, куда он торжественно въехал на плечах восьми солдат гвардии под пение хора детских голосов. Архиепископ Кентерберийский, глава англиканской церкви, в окружении всех епископов и высшего духовенства начал погребальную мессу.

Соединенное Королевство замерло. Толпа снаружи прихлынула со всех сторон. Некоторые хором подхватывали молитвы, но большинство лишь едва двигались и не смели говорить вслух. Камеры шарили по лицам безымянных зрителей. Преобладал не религиозный пыл и не скорбь, подобная той, что царила на похоронах леди Ди, ушедшей во цвете лет, последовательно вывалянной в грязи и превознесенной СМИ. Из нее делали полузвезду шоу-бизнеса, героиню глянца, потом бунтарку с жемчугами в два ряда. А в конце концов оказалось, что она обычная женщина, как все, с сердечными и семейными проблемами, с пищевыми расстройствами, с экзистенциальными муками. В ней видели несостоявшуюся дочь, непонятую сестру, неутешенную подругу или же маленькую Мамашу Кураж.

О королеве горевали глубже и шире. Не будучи членом семьи, она присутствовала в повседневной жизни каждого. Ее монограмма украшала множество общественных зданий. Ее профиль, отпечатанный на банкнотах и отчеканенный на монетах в миллионах экземпляров, лежал во всех карманах и переходил из рук в руки. Вездесущая затворница в королевских покоях, она была с британцами на протяжении нескольких поколений.

Это было не столько горе, сколько общая оторопь. Ощущение, будто перевернулись песочные часы целой эпохи и утекали без надежды на возвращение последние ее песчинки.

Событие транслировалось по всей планете, и его смотрели больше миллиарда человек.

В центре видеонаблюдения Джун выпало следить за сектором Гайд-парк-корнер. Среди всех включенных экранов в зале один был настроен на канат BBC, передавая атмосферу и звуки церемонии. Джун силилась сквозь туман слез сосредоточиться на своей работе, то и дело всхлипывая и доставая бумажные платки из пачки. Она не представляла себе Соединенное Королевство без Елизаветы. Для нее это было в десять раз хуже Брексита.