Дом на болотах - Зои Сомервилл

мне. Я стала просить, чтобы его приносили ко мне, читала ему книжки, которые доставили в дом по моей просьбе: «Питера Пэна», «Алису в Стране чудес» и всю Беатрикс Поттер. Думаю, мне нравилось читать больше, чем ему – слушать, но это успокаивало его, когда он плакал, и вскоре он стал рассматривать картинки, показывая на глупых животных в шляпах и фраках. Иногда, когда я читала, усадив Ричи на колени, появлялся Фрэнклин. Я знала, чего от меня ждут. Чтобы я отдала Ричи няне и поднялась в спальню. Я закрывала глаза и уши от слухов и пыталась не представлять его в черной форме.

30

Эту часть я расскажу быстро, потому что мне все еще больно. Я откладывала, но это нужно сделать. Положить руку в огонь.

В конце зимы я начала уходить в Дом на Болотах каждый раз, когда Фрэнклин уезжал. Он часто бывал в Лондоне по делам партии, и я проводила больше времени у болот. Это делало жизнь выносимой и отчасти избавило меня от одиночества. Я могла видеться с Джейни, гулять с ней у ручья. Ричи мы несли на спине, или он ковылял между нами, держа нас за руки, по пляжу. Она рассказывала Ричи истории – все старые сказки, которые рассказывала мне, когда я была ребенком, – про «Зеленых детей», «Бесстрашную девочку» (эта была моей любимой) и «Морской язык», – и я снова могла быть девчонкой. Ричи больше всего любил то место в «Мертвой Луне», где боггарты выходят из болот. Его глаза зажигались от волнения каждый раз, когда Джейни произносила: «Непослушные боггарты поскакали по болоту», – и мы дружно смеялись.

– Луна, – говорил он, тыча толстеньким пальчиком в небо.

Это было его первое слово после «мамы».

Вскоре после того, как я перевезла нас в Дом на Болотах, у него началась лихорадка и сыпь, и его пришлось положить в карантин в моей старой детской, чтобы он никого не заразил. Меня к нему особенно упорно не пускали, чтобы я не подхватила болезнь. Привезли врача, но он сказал, что худшее позади и вскоре, при достаточном количестве жидкости и свежем воздухе, он будет «как огурчик».

Февральским днем – в моей памяти это скверный день, но он мог быть и ясным, как летом, кто знает? – Ричи играл в детской у моих ног. Лихорадка спала. Теперь я приходила в детскую каждый день, потому что хотела быть с ним больше, чем с кем-то еще. Я читала, погрузившись в роман (то была «Женщина в белом», которую я украла из никем не читанной библиотеки Лафферти), так что не знаю, когда с ним это началось, но что-то заставило меня поднять глаза – по-моему, мимо окна пролетела птица, и я услышала, как в домике Джейни просто так завыл Пачкун, – и я увидела, что он спит на ковре. Еще не наступило время укладывать его, и в то утро он, казалось, чувствовал себя хорошо. Щека у него была розовая, светлые кудряшки прилипли к потному лобику. Я едва не вскрикнула, но потом заметила, что его грудь поднимается и опадает.

– Ричи, – прошептала я и потрогала его лоб. Он был горячим. Его губы бутончиком были слегка приоткрыты, дыхание казалось влажным. Наверное, вернулась лихорадка. Я подняла его, и он повис у меня на руках, как тряпочка, его ручки мотались по сторонам. Помню, он был тяжелым, и я подумала о «мертвом весе». Я побежала вниз, мимо Фейрбразер, которая мыла полы, на подъездную дорожку, покрытую инеем. Утя залаяла, почувствовав мою панику, и помчалась со мной через проулок к Джейни, где я изо всех сил заколотила в дверь.

– Я собиралась к вам с ребятенком, Рози, – сказала она, но, увидев его, не произнесла больше ни слова, просто забрала его у меня.

Она остудила его холодной тряпочкой, положила что-то ему на язык. Опустила его на одеяло перед очагом, и Утя, ходившая за ней, заскулила, улегшись рядом с ним. Старый Пачкун встал на страже возле двери. Ричи наконец открыл глаза, но они были покрыты блестящей пленочкой, и он, казалось, меня не замечал. Я видела только отражение огня в его стеклянистых глазах.

– Что с ним такое, Джейни? Ему было лучше. Ему уже не первую неделю лучше.

– Лихорадка в нем заново поднялась, – сказала она. – Но теперь сильнее.

Следующие несколько часов мы сидели возле него. Он временами просыпался и бормотал, но так, казалось, меня и не увидел. В какой-то момент я уже подумала, что он поправится, но он снова провалился в тяжелый сон, его ручки и ножки обмякли, дыхание стало хриплым. Ты когданибудь слышала, как ребенок хрипит при дыхании? Это ужасающий звук. Неестественный. Я не знаю, сколько мы сидели в этом бдении, но тени над его спящим телом вытянулись и в домике стало темно. Джейни зажгла масляные лампы, тени затрепетали и закачались, выросли, приняв жуткие очертания, и съежились до дрожащих зверушек на стенах.

Розовый свет угас до темного, когда Утя заскулила и лапой потрогала его бок. Пачкун скорбно завыл. Я заметила, что Ричи как-то не так двигался – он настолько глубоко провалился в сон, что лапа Ути его не потревожила. Но меня парализовало ужасом от того, что это означало.

Джейни встала.

Отнеси его домой, – сказала она. – Лучше будет вызвать врача. Я раньше никогда не слышала, чтобы она говорила о врачах.

Я умоляла ее. Но она подняла его и положила мне на руки, взяла меня за плечо и вытолкала за дверь, в ночь, с ребенком на руках. Я перешла дорогу в Дом на Болотах.

Там он и умер. Все это разворачивалось передо мной, а я могла только беспомощно смотреть. Приехал врач, но это ничего не изменило. Было слишком поздно.

– Нет, – сказала я.

Я все повторяла: «Нет». Больше у меня не осталось слов.

Его увезли, положили в коробку и похоронили у церкви в горький серый день, но, казалось, они похоронили что-то другое – животное или куклу. Может, и вовсе ничего. Не прекрасное создание, которое я из себя вырвала.

Джейни потом сказала, что он был «слишком хорош для этого мира». И может, это правда, потому что его вины в том, что он так походил на отца, не было. Его вины не было ни в чем. Вся злость, которую я чувствовала к его маленькой душе, испарилась, как горячий воздух. Я позволила себе полюбить его, а теперь его не стало.

31

– Она тоже деток-то теряла. Вот и еще у вас общее, – сказала Джейни.

– Что с ней случилось, Джейни? Почему мне никто не