Скелеты - Максим Кабир

«Фрагмент», — повторил про себя Андрей. И подумал, что Новый год, когда погибла некая София Бекетова, он отмечал на даче Богдана. Восемь месяцев, как он встречался с Машей. Счастливый головокружительный год.

Про Бекетову нашлось еще две пустопорожние статьи. Карьер прибрал останки, не выдал водолазам. И убийцу не постигла заслуженная кара.

Город забыл С. Бекетову, как раньше забыл Л. Дереш.

Терзаемый смутными, не оформившимися до конца догадками, Андрей вышел из архива.

Смурновский сидел за компьютером, энергично набирая текст. Пальцы порхали по клавиатуре.

Андрей откашлялся, привлекая его внимание.

— Простите, где я могу покурить?

— Курилка за лифтом, — сказал журналист, щелкая клавишами.

Его ворот собрался гармошкой, обнажая красную исцарапанную шею.

«Мазь бы себе купил», — подумал Андрей. И вновь мысли устремились в прошлое. Откуда эта уверенность, что Лиля и София Бекетова связаны?

Он в два приема высосал сигарету и ринулся назад, к подшивкам. Теперь его занимали номера за декабрь и январь.

Девятый — десятый год — ничего.

Десятый — одиннадцатый — зеро.

Полный штиль в одиннадцатом и двенадцатом.

«Не то», — разочарованно вздохнул и Андрей. И перед ним открылся последний номер двенадцатого года.

И фотография полноватой, коротко стриженной женщины.

Андрей поймал себя на том, что грызет ноготь. Он схватил папку тринадцатого года, хорошего года, влюбленного, радостного.

Фотография Галины Лукониной пять недель подряд мелькала в разделе «Розыск». А потом канула в небытие. Присоединилась к Дереш и Бекетовой.

— Вот черт, — прошептал Андрей и вырвал из груды папок подшивку за две тысячи четвертый год.

— Твою мать, — бормотал он, склонившись над декабрьским номером, — твою мать!

Он вскочил с колотящимся сердцем, снял папку девяносто шесть и девяносто два, но те предпраздничные дни не обозначились ничем особенным.

«В отличие от последних шестнадцати лет», — подумал он, включая сканер.

Нервно теребя распечатки, он вернулся в офис. Смурновский куда-то задевался, в его компьютере был открыт вордовский документ, и удивленный Андрей прочитал два слова, повторяющиеся вновь и вновь. Журналист, как одержимый Джек Торренс из Кинговского «Сияния», выбил раз сто подряд:

«Красный человек».

«Красный человек».

«Красный человек».

В вестибюле Нику едва не сшибла с ног распаленная рыжая дамочка. Пронеслась, задев рукавом лисьей шубы.

«Какие все нервные», — хмыкнула Ника, вспоминая чинных японцев. За утро она стала свидетелем трех бурных ссор и одной драки. Разъяренные мужики бодались возле рюмочной «Терем».

Копание в Интернете не дало никаких результатов. Да она и не рассчитывала особо. Что миру до города Варшавцево? Зато кое-какой информацией снабдила бабушка. Сгорбленная, рано одряхлевшая женщина сказала, промокнув платочком слезящиеся глаза:

— В двухтысячном это было, весной. Да, точно, Сашеньке девятнадцать исполнилось. Мама, царствие ей небесное, его умоляла к специалисту сходить, он ни в какую, не верил он им. Она и так и сяк, мол, знахарь есть, шепчет и как рукой снимает. А у него же девушка тогда появилась.

Ника вся превратилась в слух, ухватилась за бабушку пристальным взглядом.

— Девушка? Ты ее видела?

— Нет, знаешь же, какой он скрытный был. Ну, я догадывалась, и мама тоже. Дал он согласие, в общем. Через пень-колоду. Позвали мы Матая этого.

— Матая?

— Да, такая у него фамилия. Он поколдовал над спящим Сашенькой, и что ты думаешь? Помогло. Торговать он гадостью этой бесовской не перестал, но сам посвежел, говорит, я, бабулечка, дозу уменьшаю, потом вовсе брошу. На гитаре снова играл, поправился. Я от счастья места себе не находила и сглазила, видать. Ненадолго матаевского заговора хватило…

Бабушка всхлипнула, отвернулась в угол, где иконы соседствовали с фотографиями дочери и внука. Ника не отрицала существование загробной жизни — теперь уж точно не отрицала. Она сильно сомневалась, что в посмертии людей ждут зеленые луга, говорящие зверушки, интернациональный коллектив, как на иллюстрациях «Сторожевой башни». Скорее что-то по-японски технологичное и функциональное, суперсовременные офисы-соты, перепрограммирование, перековка душ. И Бог, если он есть, представлялся ей не седобородым старцем, а молодым прагматичным дизайнером. Из тех, что создает, наслаждаясь процессом, и забывает о своих проектах сразу по окончании работы. В тяжелые минуты Ника чаще прибегала к поддержке фармакологии, а не к молитвам, но вчера она готова была благодарить Создателя за встречу с Андреем. В одиночку она бы не справилась, не поверила бы самой себе.

Андрей нравился ей все больше. И плевать, если их пути завтра же разойдутся, если с праздниками и призраками завершится их мимолетный союз. Сейчас они были нужны друг другу как никогда.

Ника погладила бабушку по волосам. Она точно знала, как следует поступить.

На втором этаже суетились нарядные родители, в актовом зале детский хор пел про Деда Мороза. Присутствие посторонних гарантировало безопасность.

— Простите, — обратилась она к дородной тетке с исполкомовским гнездом на голове, — а где принимает народный целитель?

Тетка покосилась подозрительно:

— А вон, — ткнула пальцем в коридорчик сбоку и, не дожидаясь пока Ника уйдет, сказала кому-то: — Двадцать первый век на дворе, а они в экстрасенсов верят.

Перед зеленой дверью стояли спаренные стулья. Табличка отсутствовала, как и очередь. Иссяк на сегодня поток бедолаг, желающих закодироваться. Кто кодируется на пороге Нового года?

Ника постучала робко, отворила дверь. И очутилась в скудно обставленном кабинете. Стол, стулья, кушетка. Окна плотно зашторены бархатными гардинами. Освещала комнату настольная лампа. И хоть помещение было крошечным, она не сразу увидела хозяина, словно в ответ на ее «здравствуйте» он сформировался из теней. Смутный силуэт отделился от темноты, шагнул к свету, обретая четкость.

— Вы на прием?

Голос старика шелестел, как крона дерева на ветру. Колючие глаза изучали гостью. Радужная оболочка была желтой. Раньше ей не встречалась такая пигментация.