Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов - Джулия Бойд

Роберт Байрон вращался в тех же кругах, что и его современник Хейгейт (оба были знакомы с Митфордами), но реагировал на нацистское приветствие совсем по-другому. «Я с трудом сдерживаю смех, – писал он матери из Данцига, – когда немцы поднимают правую руку и произносят «Хайль Гитлер», разговаривая друг с другом по телефону. Меня очень смешит то, как люди пытаются приветствовать нацистским салютом знакомых в переполненном автобусе, но думаю, что я, в конце концов, к этому привыкну»[379].

Постепенно отказ от нацистского приветствия становился все более рискованным даже для иностранцев. «Недавно со мной случился любопытный случай, – писал брату в Новую Зеландию Джеффри Кокс. – Меня ударил коричневорубашечник за то, что я не приветствовал поднятой рукой нацистский флаг». Около полуночи на темной берлинской улице новозеландец встретил колонну штурмовиков СА, направлявшихся к железнодорожному вокзалу: нацисты уезжали в Нюрнберг на партийный съезд. «Он ударил меня сбоку, незаметно, пока я спорил с двумя другими штурмовиками», – рассказывал Кокс брату. Он добавил, что не испугался и даже вспоминал об этом инциденте с некоторым удовольствием. Кокс испытал «своего рода восторг, стоя среди враждебной толпы и не боясь». Новозеландец продолжал: «Конечно, я бы мог быть смелее и ударить его в ответ, даже если бы меня потом сильно избили. Но так я поступлю в следующий раз»[380].

Учитывая разумный подход Кокса, становится понятно, почему он не заходил в Мюнхене в лоджию «Фельдхернхалле» – «Зал баварских полководцев», священный нацистский мемориал[381]. На месте, где полиция стреляла в Гитлера и других участников путча 1923 г., было возведено два пантеона из белого камня, которые нацисты назвали «Храмами почета». В них разместили массивные свинцово-серые саркофаги с прахом шестнадцати путчистов, погибших той ноябрьской ночью. Английский писатель и журналист Джей Эй Коул писал: «В любой день при любой погоде сюда приходят паломники. Может подъехать автобус со смеющимися туристами или подойти счастливая семья, которая вышла на прогулку. По мере приближения к мемориалу их поведение меняется, они медленно и беззвучно поднимаются по ступенькам, минуту или дольше смотрят на саркофаги, отдают нацистский салют, после чего медленно направляются к другому храму»[382].

Каждый, кто проходил или проезжал мимо Фельдхернхалле, должен был поднять руку в нацистском приветствии. Восемнадцатилетнего Тима Мартена, который только что окончил Винчестерский колледж в Великобритании и учился на дипломатического работника, очень развеселило то, как один толстяк упал с велосипеда, пытаясь на ходу отдать нацистский салют[383].

Порой даже далекие от политики иностранцы поддавались общему безумию и салютовали «Хайль Гитлер».

Восемнадцатилетний Дерек Хилл жил в Мюнхене и изучал сценографию. Однажды к нему в гости приехала его мать, которая очень хотела увидеть Гитлера. Дерек отвел ее в чайную «Карлтон»: здесь регулярно бывал фюрер. Когда мать с сыном, так и не дождавшись Гитлера, уже собирались уходить, фюрер появился в компании Геббельса и Гесса. Дерек тут же позвонил своей подруге Юнити Митфорд. Через несколько минут она подъехала на такси. Юнити была взволнована, поскольку до этого еще никогда не видела своего кумира так близко. «Это самое доброе дело, которое кто-либо сделал для меня в жизни, – поблагодарила Дерека Юнити. – Я этого никогда не забуду». Скорее всего, Юнити была психически неуравновешенным человеком, а вот шотландка миссис Хилл, безразличная к политике, однозначно не страдала никакими психическими расстройствами. Тем не менее даже она, захваченная моментом, к удивлению своего сына, отдала нацистское приветствие, когда они выходили из чайной[384].

Восемнадцатилетняя Джоан Тонг оказалась не такой легко впечатлительной особой. В «очаровательной пятнистой шубке из оцелота и казачьей шапке» она появилась на митинге штурмовиков в обществе щеголеватого прусского офицера. Все шло отлично до того, как начались нацистские приветствия. Джоан продолжала стоять, не поднимая руки, «словно нежелающий повиноваться торчащий вверх пучок волос». Через несколько секунд «стали приближаться несколько приземистых и страшных на вид коричневорубашечников, крича что есть силы и размахивая руками, словно мельницы». Тогда офицер «резко повернулся так, что фалды его шинели закружились, и закричал им еще громче», что Джоан – англичанка[385].

Кеннет Синклер-Лутит и «Мэтью» (которым был, скорее всего, Роберт Дамметт[386]) учились в Тринити-колледже Кембриджского университета. Они решили провести лето 1934 г., путешествуя на велосипедах от Гамбурга до Зальцбурга. Студенты приплыли в Гамбург на советском теплоходе «Кооперация» (так дешевле всего было добраться до этого города), купили велосипеды стоимостью по три фунта каждый и отправились в путь. Несмотря на то, что Синклер-Лутит и Дамметт договорились путешествовать вместе, они были едва знакомы и вскоре осознали, что у них вообще крайне мало общего. Дамметт состоял в любовной связи с женой своего бывшего профессора из Гейдельбергского университета и потому прекрасно говорил по-немецки. Синклер-Лутит не мог похвастаться такими знаниями языка. Более того, с тех пор как он незадолго до поездки увидел голодный марш в Кембридже, его политические взгляды существенно полевели. Дамметт же поддерживал правых. Столь непохожие друг на друга молодые люди, связанные общими договоренностями, отправились на юг.

На Дамметта сразу же произвели впечатление немецкая дисциплина («то, чего не хватает Англии»), автобаны, трудовые лагеря и безукоризненная чистота. Синклер-Лутит, напротив, чувствовал, что ему все более отвратительны атрибуты национал-социализма. «Мы нормально ладили до тех пор, пока не въехали в новую Германию, – вспоминал он. – Я все еще не могу забыть удивление, которое охватило меня в Люнебурге, когда Мэтью отдал нацистское приветствие перед импровизированным храмом с бюстом недавно умершего Гинденбурга»[387]. Мэтью утверждал, что это был всего лишь жест вежливости, как, например, снятие шляпы перед входом в церковь. Однако Синклер-Лутит воспринял нацистский салют как публичное одобрение совершенно неприятного ему режима.