Утерянная Книга В. - Анна Соломон

– Как тебе известно, – продолжает советник, – назад хода нет. Царицу надлежало убить. И птицу надлежало убить. Не пойму только, как ты ее оживила. Твой народ (в нос Эсфири бьет его дыхание с запахом мяса) верит, что Бог один. Они настаивают на этом даже под пытками. Перед лицом смерти. Помоему, это единственное, в чем они храбры. Наверное, поэтому и не уходят, – видимо, ждут помощи свыше.

На мгновение пальцы ослабляют хватку, потом вновь оживают.

– Но все это не имеет отношения к тому, что я хочу знать, а именно: как, будучи одной из них, ты осмелилась взять на себя роль Бога.

Эсфирь отвечает с усилием:

– Я ничего на себя не брала.

– Птица, – выдыхает советник. – Ты создала птицу.

– Птица уже была птицей.

– Неужели? Я хочу знать, как ты это делаешь.

– Это невозможно.

– А ведь Дарий-то подрастает…

– При чем здесь Дарий?

– Он уже ходит. Его можно отправить учиться военному делу. Очень далеко отсюда. Отличный выйдет воин. А в один прекрасный день – полководец и царь.

– Я поеду с ним.

Советник усмехается:

– Никуда ты не поедешь! Научи меня.

– Этому нельзя научить, – говорит Эсфирь хрипло, пытаясь не обращать внимания на его руку. Где же великанша? Уж она бы терпеть не стала. – Передается по наследству.

– А-а-а. Мне так и в детстве говорили. «Ты носато не задирай. Сопляк, сын мясника». Я был ниже царя, а он и сам не из высшего общества. А теперь посмотри на меня. Это я ему указываю. – Он шевелит пальцами. – Только погляди.

Эсфирь рвет прямо в тарелку.

Это единственное, что она может, чтобы не закричать. Учитывая положение, ее прощают. Разрешают выйти из-за стола. Но Эсфирь не в силах избавиться от советника – от его присутствия везде, куда бы она ни направлялась, от приставаний, лапанья, издевательств и от вопросов, которые он будто прямо в мозг ей вживляет. Взяла ли она роль Бога на себя? А что ей оставалось, как еще заставить их сняться с места? Теперь, после всех грабежей и насилия, после того, как ввели запрет на пряности? Почему-то именно этот запрет кажется самым страшным – тихая утрата, способная в конечном итоге истребить целое племя.

Эсфирь вновь начинает бродить по дворцу в поисках, хотя поначалу не знает, кого ищет. Перед ее глазами встают лица: Иц и Надав, тетя и ее подруга, Мардук и люди, чьих имен Эсфирь никогда не знала. Но лица ненастоящие. Она видит их так четко и в то же время понимает, что они ей только кажутся, что это муляжи, словно застывшие в смоле. Кто знает, живы ли они? Даже Мардук видится ни в чем не повинным, даже по его вытянутому лицу и жесткому взгляду она тоскует. Эсфирь не видела их очень давно, и от этого ее исступление становится еще сильнее. Внезапно она осознаёт, что ищет костяную комнату. Теперь вместо птицы нужна лиса. Если уж Эсфирь взяла на себя роль Бога, значит, сыграет ее еще раз. Сил на лису хватит, она почти уверена. Причем лису она обучит не запахам, а языку, чтобы та рыла ход, а когда услышит речь людей из общины, передала бы им послание Эсфири. Наконец. И тогда они уйдут, пока их не истребили окончательно.

Эсфирь обыскивает каждый проход, каждую дверь, таская Дария за спиной или разрешая ему бегать вокруг. Ее живот плывет перед ними, как луна в небе. На этот раз повитухи ее не останавливают. Может, потому, что она благополучно выносила первенца, или потому, что родился мальчик, которого хотел царь, и эта потребность удовлетворена. Движения Эсфири быстры, как набегающая волна, и, возможно, повитухи боятся ее удерживать. Но ее саму они не боятся, иначе у нее была бы над ними власть, а это не так. Повитух пугает ее беспомощность, они знают – Эсфирь в ловушке, и боятся, что она не выдержит.

Спустя неделю после пира приходит расплата. Дария забирают из ее покоев. Отправили на воспитание в гарнизон, говорит одна из повитух, измеряя живот Эсфири. Так буднично, что Эсфирь едва не прослушала: «Все в порядке. Теперь уже скоро. Ваш сын…»

Ей дозволено навещать сына один раз в неделю.

Когда Эсфирь видит Дария, ей хочется впиться в него зубами. Укусить за пухлую ручку. Проглотить ушко. Потом сына снова забирают, и она плачет не переставая. Повитухи делают что-то (она не знает что), и Эсфирь засыпает, а когда просыпается, начинает плакать. Она отдала бы жизнь за сына, если бы не ребенок, которого носит внутри.

И Эсфирь берется учить советника. У него ничего не выйдет, успокаивает она себя. Даже если где-то в нем скрыта магическая искра, к ней нет хода – чтобы высечь ее, нужно открыться, а чтобы открыться – принять все, чего не можешь постичь. Однако нельзя допустить и полного провала. Если так случится, он обвинит во всем Эсфирь. И отправит Дария в гарнизон насовсем. Советник не должен догадаться, что ничего не выходит, пусть станет вечным учеником. Пусть дело у него идет очень медленно или не идет совсем, а он думает, будто неспешно учится. Тоже своего рода волшебство. Перехитрить советника, заставить учиться до самой его смерти.

Похоже на ходьбу кругами, думает Эсфирь, бесконечное блуждание, которое никуда не приводит. Прямо как делали в лагере до начала набегов, когда им приходилось прятаться только от солнца.

Они начинают заниматься. Во время уроков советник не трогает Эсфирь, но этот радостный факт никак не связан с тягой к знаниям. Просто ему неинтересно лапать ее, когда рядом нет царя.

Ей возвращают Дария. Он уже ходит, порой убегает, но Эсфирь старается не упускать его из вида.

Раз или два в день ее живот становится твердым, как камень. Время на поиски костяной комнаты истекает.

Она ищет.

Советник, кажется, прав. Если они не ушли раньше, почему должны уйти сейчас?

Она ищет.

А если они уже ушли? Могли ведь пойти в пустыню год назад. Откуда ей знать? Эсфирь заперта во дворце. Может, ей все врали. Даже Бараз. Особенно Бараз.

Бараз исчез бесследно.

Больше никто не смотрит ей в глаза.

К ней прикасаются только повитухи. И Дарий. Он уже вовсю бегает, смеется.

Повитуха рассказывает, что о сыне Эсфири заботилась женщина, которая утверждала, что знала Эсфирь по ночным покоям. Женщина с одной бровью. Эсфирь вспоминает последнюю встречу с Ларой. Может ли Лара быть ей подругой, не слишком ли поздно, и в состоянии ли она помочь? Лара начинает ей мерещиться, мелькает то в дверях, то за углом.

Советник говорит, что Эсфирь теряет рассудок.

Она учит советника.

Может быть, он прав.

* * *

Когда он будит Эсфирь, ей снится сон, и голос звучит в этом сне как утешение. Снится детство, деревянный пол, желтая трава, волосы Дария, ее друг Дарий, Эсфирь ростом взрослым до колен, голос Ба-раза: «Ш-ш-ш, проснитесь». Опрокинутое небо, чашка риса… Бараз кладет руку ей на плечо и только так выдергивает в реальность. Сердце сразу бьется сильнее. Ребенок вот-вот появится на свет? Забирают Дария?