Самое гордое одиночество - Анна Богданова

«На что ж она теперь жить-то будет? – подумала я. – И на какие шиши она формы шьет? Нет, тут что-то нечисто! Сестрица явно что-то недоговаривает, скрывает от меня». – И смутные догадки забрались в мою голову, словно воры в чужую квартиру среди бела дня, но тут же и вылетели оттуда, будто испугались злой собаки, которая сторожила дом.

Пожалуй, из всех свободных, разведенных женщин удачливее и счастливее оказалась моя мамаша. Она хоть и тяготилась своим одиночеством, хоть и надоели ей белые, словно мертвые поля и спокойствие деревенской жизни, собственных усилий, чтобы найти кого-то и получать удовольствия от ежедневной ругани, она не прикладывала. Все как-то складывалось само собой.

Но нет, нет, нет! Все по порядку!

6 марта я встала довольно рано и кинулась к компьютеру, не продрав как следует глаза – я последнее время именно кидаюсь к рабочему столу по двум причинам: во-первых, чтобы глупые мысли не лезли в голову, во-вторых, чтобы побыстрее дописать роман о безумном ревнивце и отправить его Любочке – она совсем извелась – звонит через день, узнает, на чем я остановилась.

А остановилась я на том, как героиня Марфушенька совсем уж была истерзана необоснованной ревностью своего безумного мужа-маньяка Стаса, который запирал ее на целый день дома и уходил на работу, прихватив с собой телефон, чтобы бедняжка и поговорить ни с кем не могла. «А вдруг она займется сексом по телефону!» – думал он. Так маялась моя Марфа треть романа – плакала, разговаривала вслух, билась головой об стену от отчаяния. И нужно было срочно что-то придумать – не может же она биться об стену до конца романа! Так и от головы ничего не останется!

«Придумать, придумать, придумать», – мухой жужжала мысль в уме моем. Замелькала заставка о том, что бестолочи надо работать... И тут я вспомнила про то, как Анжелка, полтора года назад сильно пристрастившись к зеленому змию, напивалась до бессознательного состояния, будучи запертой в своей комнате, находясь под домашним арестом у Нины Геннадьевны. На мой вопрос, как ей это удается, она выпучила глаза и воскликнула:

– Ой! Ну, ты и вправду как из деревни! Улучу момент, стащу у матери немного деньжат, и пока она там гадает вечерами (в то время Нина Геннадьевна Огурцова называлась госпожой Ниной и слыла потомственной ясновидящей и целительницей в четвертом поколении высшей категории с многолетней практикой, обладающей могущественной духовной энергией), я к концу простыни кулечек привяжу и спущу за окошко, а там подруга ловит – и ей хорошо, и я не в обиде!

– Что это за подруга?

– Соседка с нижнего этажа.

Точно! Как мне сразу-то это в голову не пришло! Однажды Марфушенька вышла на балкон, хотела воздухом подышать, а этажом ниже курит кто-то. Этим кем-то оказался мужчина лет 38: «Зачесанные назад, вьющиеся светло-русые волосы, брови с изгибом, почти черные, соболиные, нос – чуть похожий на клюв хищной птицы. От него слабо веяло дорогой мужской туалетной водой, а когда он поднял голову и увидел Марфушеньку, проговорил хрипловатым голосом:

– Вы спустились с небес, прекрасное создание?» – Я сосредоточенно барабанила по клавиатуре, потом перечитала.

– Господи! Кого это я описала?! Это ж Кронский! – ужаснулась я вслух, но переделывать ничего не стала (и так времени нет!) и опять забарабанила в творческом экстазе о том, как они сразу понравились друг другу и как через час Марфушенька покинула свою темницу посредством связанных простыней:

«Она висела между четырнадцатым и тринадцатым этажами, мотыляясь в воздухе, подобно осеннему листу, оторвавшемуся от ветки, который зацепился за что-то, замер и снова полетел вниз.

Балконом ниже ее схватили сильные мужские руки. Они стояли лицом к лицу; он так боялся за нее – вдруг простыни окажутся ветхими и девушка сорвется и полетит камнем вниз; она бледная, но счастливая (ни разу за три месяца не была она так счастлива) еще дрожала в его объятьях», – и на этом самом надрывном месте моего романа на всю квартиру раздался душераздирающий звонок в дверь. Я вздрогнула скорее даже не от неожиданности, а от того, что меня грубо вырвали из творческого забытья, другой реальности. Только что я невидимо стояла на балконе рядом с Марфушенькой и ее соседом, от которого слабо веяло дорогой мужской туалетной водой, а меня оттуда выхватили и снова усадили за письменный стол. Вот наглость! Этот кто-то за дверью определенно хамил – он не просто нажал на звонок, а пытался еще изобразить с его помощью речевку: «Спартак – чемпион! Трам-пам-парам-пам-пам!»

– Кто! Кто там! – раздраженно спросила я.

– Это мама твоя! – весело проговорила мамаша и состроила мне козью рожу в глазок. Я открыла дверь, я была поражена, удивлена ее внезапным приездом. Мало того, она прикатила одна, без Рыжика. – Почему ты сначала спрашиваешь «кто там», а потом в глазок смотришь?!

– Сама ведь рассказывала случай из какого-то телевизионного расследования, как девушка в глазок посмотрела, а ей кто-то в глаз выстрелил!

– Ах, да, да, припоминаю! Молодец! Молодец, что мать слушаешь! – искренне порадовалась она и с гордостью заметила: – Наш домик красят в розовый цвет! Ты видела?

– Видела, видела.

– Деньги девать некуда, лучше бы в квартирах капитальный ремонт сделали! – Гордость сменилась недоумением и раздражением.

– А где Рыжик? Ты что, его в деревне оставила, или он сбежал?

– От меня кошки не сбегают, они ко мне прибиваются! – обиделась мамаша, бросила на стул сумку и заметалась по квартире. Шубу скинула мне на кровать, сапоги сняла в кухне, да так их там и оставила, подлетела к зеркалу, поправила прическу... – Не могла к тебе не приехать! Ужасно, ужасно соскучилась! А главное – мне нужно кое-что тебе рассказать! – Глаза ее заблестели, она покраснела, как пятнадцатилетняя девчонка при виде объекта своей любви.

– У тебя опять кто-то появился!

– Не кто-то! Ну подожди! Дай матери после дороги опомниться! У тебя есть чего-нибудь поесть?!

– Сельдерей с соусом.

– Фу, гадость какая! Ты ведь знаешь, я не переношу запаха сельдерея! – И она вскочила с дивана, нашла в столе пачку макарон, и полетело все – кастрюли, ковшики, сковородки. Такое впечатление, что в Буреломах свирепствовал голод и она недели две ничего не ела. – Отвари! – скомандовала мамаша и пошла в ванную мыть руки.

– Так что ты хотела мне рассказать?

– Вот наемся и расскажу! У тебя никакой догадки, честное слово, – мать с дороги, устала, вымоталась вся! А к макаронам что?

– Сельдерей с соусом.

– Сама ешь свой вонючий сельдерей! Как так можно жить?! У тебя вечно пустой холодильник! И объявлений опять понавешала! «Голубка, ешь, что хочешь! Ни в чем себе не отказывай!» – прочитала она. – Да что тут есть-то! – И мамаша поджала губы – никогда раньше не замечала за ней этой бабушкиной манеры – губы поджимать! Однако, несмотря на это, родительнице моей не терпелось все выложить и как можно быстрее – ее буквально распирало от той информации, которую она в себе держала и о которой она никому еще не рассказывала – мама то и дело подпрыгивала на диване, пытаясь долететь взглядом до кастрюли и разглядеть, не закипела ли вода.