Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

— О нет! Напротив! Я слишком хорошо поняла ваши слова!

И под ее взыскующим взглядом Базиль Фуке отвел глаза.

Было известно, что у себя в доме госпожа Фуке устроила что-то вроде лаборатории, где собственноручно готовила лекарства, однако составляющие их отнюдь не всегда были безобидны.

На этот раз Изабель стало страшно: сидящий перед ней человек был в самом деле способен на все, лишь бы завладеть ею. От одной мысли об этом ей стало нехорошо, и она побледнела.

— Вы настоящее чудовище, — прошептала она.

— Да, я чудовище. Но пеняйте за это на себя. Вы превратили меня в чудовище.

— Я не люблю вас. И не полюблю никогда!

— Откуда вы это знаете? Станьте моей, поставьте опыт. И вы измените свое мнение. Другие женщины, а их немало…

— Избавьте меня от списка ваших побед! Хотя я не думаю, что он так уж длинен.

— Вполне достаточен, чтобы я был им доволен. И вы уже тоже находитесь в нем и служите его украшением.

— Каким образом? Не прошло и часа, как я нахожусь в этом доме!

— Новости мигом облетают Париж. В особняке Рамбуйе госпожа де Севинье объявила вчера, что вы были у меня, и все нашли это очень забавным. Неужели так трудно совершить небольшой грешок? Я прошу вас! Молю! Ночь! Всего одну ночь! И вы снова будете в Мелло.

Протянув руки, он медленно приближался к ней, готовый заключить ее в свои объятия. Но Изабель мгновенно вскочила и встала за спинку кресла.

— Еще один шаг, и я закричу!

— Кричите сколько хотите! Матушка у себя в лаборатории в подвале, а все слуги в полном моем повиновении.

Изабель охватила паника. Она бросилась к окну, распахнула его, но аббат уже ее обнял.

— На по-о… — закричала Изабель, но аббат прервал ее крик поцелуем.

В этот миг двери в кабинет распахнулись, и вошла госпожа Фуке.

— Сын мой, — прозвучал ее ровный голос. — Если вам стала чужда забота о том, кто вы, вспомните о том, кем всегда были мы: людьми чести!

— Простите меня, мама! Но эта женщина доводит меня до безумия!

— Тем более вам должно обуздать себя. Нашему родовому гнезду достаточно той беды, что вы пожелали сделать его подобием тюрьмы, не превращайте его в дом позора.

— Я желал только, чтобы госпожа герцогиня обрела достойное убежище. У нее много врагов, даже среди тех, кого она продолжает считать друзьями.

— Кого вы так черните? — вскинула голову Изабель. — О ком вы говорите?

— Об окружении вашего дорогого де Конде. Там вас не любят.

— Вы забыли, что рядом с принцем мой брат, который пожелал следовать за своим военачальником и другом повсюду, куда бы ни направила его судьба. Он…

— Я нисколько не сомневаюсь в чувствах господина де Бутвиля и его преданности своему кузену, но он лишь его соратник и воюет с оружием в руках. Тогда как в Брюсселе есть немало других, чье оружие намного более опасно, потому что действует тайно.

— Кто же это? Почему вы не хотите сказать прямо?

— Хочу. Например, госпожа де Лонгвиль. Это имя говорит вам что-нибудь?

— Анна-Женевьева? Неужели она покинула Бордо?

— Представьте себе! В Бордо она оставила госпожу принцессу де Конде, которую терпеть не может, а сама направилась к своему обожаемому брату. Только ее он теперь и слушает. И когда всплыла правда о ваших намерениях, он ни слова не возразил. Впрочем, вполне возможно, он ничего не знал о них.

— Чего он не знал? — возмущенно повысила голос Изабель, чувствуя, что нервы готовы подвести ее. — О каких моих намерениях?

— О ваших намерениях отравить господина кардинала. О них говорится в письмах госпожи де Лонгвиль, которые мы обнаружили в бумагах некоего аббата Арнольфини, находящегося на службе у графа де Фуенсальданья. И господин принц их не опровергает.

Изабель потеряла дар речи. Похолодев от ужаса, смотрела она на сидевшего перед ней человека, который с издевательской улыбкой топтал все, на что она надеялась и уповала. Он откровенно наслаждался своей победой. Он торжествовал. А у нее к горлу подступали отвращение и тошнота. Ей сделалось еще хуже, когда он не постеснялся прибавить:

— Не стань я ваши защитником, вас ждала бы Бастилия и эшафот.

— А вы теперь просто счастливы, — уронила она, ощутив вдруг смертельную усталость. — Думаю, моя бедная Агата, которую вы не пощадили и подвергли пыткам, сообщила вам все, что вы желали услышать. Все, но только не правду, потому что мы и в мыслях не имели умерщвлять вашего Мазарини! Потому что не убивают подло ядом те, кто принадлежит к благородному роду Монморанси!

Рука Изабель искала спинки стула, чтобы опереться, и нашла руку госпожи Фуке.

— Довольно, сын мой, — произнесла она все тем же ровным голосом. — Я не позволяю вам пользоваться моим домом как предсмертной камерой. Вашему брату также это не понравилось бы.

— Брату! Моему брату! Я знаю, что в семье он самый уважаемый человек, но вы могли бы отдать должное и мне тоже!

— Отправляйтесь в другое место заниматься вашими скверными делами! Я запрещаю вам тревожить молодую даму, которая с этой минуты моя гостья.

— Я не имею права! У меня приказ!

— И у меня приказ. От Господа Бога. Он гласит совершенно иное, господин аббат Фуке. Покиньте кабинет и оставьте нас в нашем женском обществе.

Сжав руку Изабель, госпожа Фуке увлекла ее вниз, к себе в лабораторию, чтобы подбодрить укрепляющим питьем.

— Глядя на вас, я подумала, — с сочувственной улыбкой призналась она Изабель, — что красота — это не такой уж подарок судьбы. Скорее тяжкая ноша.

Маршал д’Окенкур в это время вновь стал изображать из себя союзника принца де Конде. Весть об аресте той, которую он называл «своим прекрасным ангелом», вывела его из себя. Ни минуты не медля, он отправил своего друга, герцога де Навая, к Мазарини с требованием четырехсот тысяч ливров и освобождения герцогини де Шатильон. Его жена, крайне огорченная его действиями, попыталась его образумить. Но маршал ничего и слышать не хотел и продолжал настаивать на своих требованиях, причем с такой настойчивостью, что Мазарини вынужден был отправиться к королеве и попросить ее, чтобы Ее Величество приказала госпоже де Шатильон написать письмо своему пылкому поклоннику.

Повинуясь полученному приказу, Изабель написала д’Окенкуру. Написала и еще одно письмо, письмо принцу де Конде, извещая об опасности, которой подверглась. Мазарини прочитал письмо д’Окенкуру и остался не слишком им доволен. Между тем время не позволяло ждать. Конде отправил в Перонн отряд в три тысячи человек под командой де Бутвиля и де Персана.

Напуганный опасностью, кардинал поспешил с отправкой четырехсот тысяч ливров, приказав господам де Наваю и де Ноаю во что бы то ни стало договориться с маршалом. А требования маршала между тем возросли: теперь он хотел, чтобы управление Перонном унаследовал его старший сын, а получить хотел семьсот тысяч ливров, которые «понадобятся ему на выплаты пенсий, пособий и компенсаций за погибших, а также на укрепление крепости».