Остров Надежды - Аркадий Первенцев

Леня думает, сжимает губы, недетская тоска разливается по его побледневшему лицу, и ручонка дрожит, шевелятся пальцы.

— Подводные лодки останутся последними в мире? — вышептывает он, глядя в одну точку, туда, где играет тусклый зайчик на рукоятке повешенного на стене кортика.

— Теоретически — да, Леня.

— Теоретически. — Он повторяет это чужое и жесткое слово, спрашивает: — Ты останешься, а нас не будет?

Волошин обнимает сына, долго не отпускает, ждет, пока установится ровный ритм сердца.

— Не думай об этом. Все будет хорошо… Мы и работаем, Леня, чтобы все было хорошо. И ты стараешься вместе с нами.

— А я как?

— Тем, что веришь, ждешь, помогаешь моим мыслям. Я всегда с тобой, с мамой.

— Ну, папа, ты всегда далеко от нас.

— Нет. Близко. Сердце — раз. А голова! Еще не изучили, какой это сильный локатор. Может быть, импульсы твоего мозга летят ко мне, а моего — к тебе…

Леня не склонен выслушивать фантастические теории.

— Вода не пропускает импульсов. Ты же сам говорил, папа. Если бы на надводном — другое дело…

Волошин как бы заряжается от сына, от этого родного тельца, прикасается губами к его глазам. Импульсы пока близко, рядом пока… А вскоре — долгая разлука. И этот далеко не сентиментальный человек размягчается, в мозгу тесно от мыслей. Если б кто-то посторонний мог туда заглянуть!..

Беседа продолжается и на следующий день. Ленька нетерпеливо поджидает отца, услыхав звонок, стремглав бросается к двери. Он помогает отцу раздеться, вдыхает запахи его одежды, прикасается щекой к мокрому меху воротника, а потом так же осторожно, будто невзначай, к его волосам.

— Папа, покажи мне партийный билет. — Его мысли продолжают действовать в одном направлении, надо проверить всезнайку-хвастунишку Рубена.

— Изволь. — Отец расстегивает пуговицы кителя, достает партийный билет.

Ленька бережно принимает билет, раскрывает не сразу и любуется фотографией отца: совсем молодой, будто их школьный физрук.

— Значит, вы не сдаете их перед походом?

Леня отдает партбилет, складывает ладошки, сжимает их коленками, замолкает.

«И у меня в детстве была такая же привычка, — думает Волошин, — ладошка к ладошке — и между колен. Откуда он-то узнал? Как сумел перенять?»

В голове вяло копошится что-то о генах, обрывки полузабытых сведений, а сын похож на него — приятно до немоты в челюстях, будто электротоки отцовства пронзают его, и рука тянется к недавно постриженной голове сына.

«Если и не вернусь, останутся гены, продолжат движение волошинской крови… Но как это не вернусь?! — Простая мысль оборачивается в другом плане, возникают тревожные ассоциации, и становится тоскливо до жути. — Никогда не увидеть Леньку? Исчезнуть где-то в глубинах?»

— Так почему же не сдаешь? — пытливо продолжает Леня. — Если кто едет за границу, тоже не сдают?

— Сдают.

— Вы же за границу?

— Нет.

— Океан же.

— Мы плаваем в экстерриториальных водах. — Он не сюсюкает с сыном, а всегда говорит с ним, как со взрослым. — Они не принадлежат никому.

— Экстерриториальные… — Мальчику нравится это длинное иностранное слово, потому что оно связано с морем, с приливами и отливами, с туманами и штормами, с кораблями.

Леня узнает у отца ширину территориальных вод и мысленно представляет расстояние по знакомым ориентирам — расстояние от дома до школы, от Юганги до главной базы. Двенадцать миль насыщаются, чуть ли не одушевляются. Двенадцать миль — чепуха. А все, что дальше, — свободный простор, где можно плавать сколько угодно и когда угодно. Отцу ничего не грозит. Он не нарушает законов, его никто не может задержать, осмотреть, спросить. Одним словом, не опасно.

Выясняется, территориальные, то есть неприкосновенные, воды в разных странах различны по ширине. В Америке они всего три мили.

Отец должен уйти на ночную работу. Куда, зачем — в семье не спрашивают. Обещает вернуться не раньше трех ночи.

— Еще что, Леня? Только заруби на лбу — секретов не выдаю. Знаю, ты позавчера был иностранным шпионом.

— Это игра, папа, я не хотел. Мы по очереди играем плохих… Папа, а почему в… экстерриториальных водах, — он запинается на первом слоге, потом овладевает новым словом, — ты идешь в подводном положении?

— Так лучше.

— Лучше? Помнишь, на полюсе ты… «с наслаждением глотал свежий воздух». Он даже дурманил тебя.

— Потому и не всплываем, чтобы не дурманило. До свидания, любопытный сынище.

— Любознательный, — поправляет сын.

С женой Зинаидой у Волошина сложились ровные отношения. Она хорошо понимает, кто ее муж, и полностью смирилась с Югангой, с разлуками и не ждет перемен. Она окончила консерваторию в Ленинграде, активистка в кружке самодеятельности, ее называют лучшим конферансье. Вот и все скромные заслуги этой тридцатилетней женщины. Она любит своего мужа, старается не огорчать его и тем самым помогает ему спокойно служить, добиваться успехов, продвигаться вперед. Зинаиду Волошину юнцы-офицеры между собой именуют пикантной блондинкой. Как и любой женщине, ей скучно быть женой Цезаря, а выхода нет.

Те или иные происшествия попадают как камень в тихое озерцо, мгновенно расходится много кругов. Снова Танечка у всех на языке, ее и поругивают, и завидуют. Она всегда в центре общественного мнения, будь то новая шуба, неожиданная поездка или просто нечто вроде потасовки со своим ревнивым мужем.

Как и многие женщины, Зина Волошина была любопытна.

— Не слышал подробностей, Володя, что там произошло у Лезгинцевых?

— А что говорят?

— Говорят, опять замешался Ваганов. Примерно то же самое, что и полтора года назад… — Она готовила сына в школу. В комнате держался запах утюжки.

— Да, опять Ваганов, Зина, насколько я в курсе дела.

— Зачем вы его сюда пускаете?

— Во-первых, пускаем не мы. Во-вторых, он отличный, нужный нам специалист. Лучше ответь, почему так получается у Лезгинцевых? Кто из них виноват? Жена?

— Мне бы не хотелось взваливать все на Татьяну. Она баба хорошая. Ей трудно с Юрием.

— Почему? — Волошин не знает еще, куда клонит жена, и заранее настроен отбить все атаки. Лезгинцева он не даст в обиду, пусть даже и есть какая-то доля его вины.

— Семейная жизнь состоит из взаимных уступок, — после короткой паузы изрекает жена.

— Афоризм?

— Действительность нередко афористична. — Зина просматривает выглаженную куртку — надо пришить пуговицу. — Татьяна южанка. Ей трудно переносить здешние условия. У нее своеобразный характер… Она человек общества.