Лица в воде - Дженет Фрейм

забрасывали в палаты узлы с вещами. Были драки, не хватало предметов одежды, женщины чувствовали себя грязными и липкими от вчерашней косметики и таращились на клоунов по соседству, пытаясь отыскать в этом шуме себя и разобраться, кто есть кто. Персонал тоже был не в духе. «Никаких больше вам танцев. Никаких».

Однако в течение дня, если и были разговоры, то о танцах. Бренда поджимала губы и говорила: «Я видела вас прошлым вечером, мисс Истина Мавет, вы так чудесно проводили время, все танцевали и танцевали. У вас был такой авантажный кавалер. Как бы я хотела, чтобы у меня был такой же авантажный кавалер, чтобы аж сердце колотилось сильнее. Подите прочь, мистер Фредерик Барнс. Сию же секунду».

Эрик не был «авантажным», и я вовсе не проводила время «чудесно»; симпатия Бренды ко мне всегда граничила с завистью и тоской, что заставляло меня чувствовать себя ответственной за ее спасение и за помощь в бедственном положении, если спасение так и не придет. Мне было стыдно за свою цельность по сравнению с разорванным сознанием Бренды, разбросанным таинственным взрывом по четырем углам самого себя. Я знала, что в ее мозгу пытались просверлить дыры, чтобы позволить беспокойным силам вылететь наружу – листьями или демонами, сбегающими с горящего дерева, – но безуспешно. Кто мог бы собрать ее по частям? Где тот волшебник? Я – была бессильна. Знакома я была только с одним пухлым чудодеем, который мог бы, если его хорошенько попросить, достать из цилиндра вереницу шелковых носовых платков.

29

День спорта проходил каждый год в конце лета, в феврале, когда свежий морской бриз уже рыскал в поисках признаков разложения, бесцеремонно прочесывал траву, осматривая каждую увядшую травинку, как ребенок, показывающий пальцем на седые волосы стареющего незнакомца, и перебирал каждый листок на дереве, как бюллетени на выборах, подсчитывая голоса за смерть. Часто, из осторожности, по инерции или из-за необходимости накопить секретный арсенал, лето замирало на несколько дней подряд, стояла неизменно хорошая погода, принося обманчивое ощущение безвременья, отрыва от времени; на самом же деле, так начиналось его нападение, противостоять которому было невозможно, а потому оно вытеснялось из сознания и монотонно, незамеченным, происходило где-то на фоне, как тиканье часов, или шум транспорта за окном, или дыхание моря.

Когда в этой дремоте объявляли о проведении Дня спорта, грубость вторжения всегда приводила в шок. Приходилось останавливаться и прислушиваться, как будто сменились ритмы часов, движение транспорта за окном или морские течения; и повсюду растекался страх, как будто опорный слой времени начинал внезапно растворяться. Сейчас кажется странным, что всего один день мог вызывать столько эмоций, что на излете лета, уставшего, в халате, с заколотыми волосами, готового уступить свое место и отойти ко сну, психиатрических пациентов вызывали на строительство храма, прославляющего физическую силу. Что все это могло значить?

Ничего. Это был просто День спорта, очередной промежуточный финиш марафонского забега, который начался за недели до этого и от которого пациентов, становившихся неуправляемыми, одного за другим, отстраняли, перемещая в парк, или во двор, или в «грязный» зал, или в одиночку; в то время как главная медсестра Гласс и старшая медсестра Бридж стояли на обочине трассы, построенной из беспокойства и волнения, и подгоняли нас своими криками: «Никакого тебе Дня спорта, если будешь себя так вести. Следи за своим поведением, иначе праздник будет для всех, кроме тебя».

В выходные, предшествовавшие назначенному дню, на лужайке перед главным входом в больницу размечали территорию, где будут возводить храм: белые линии, шесты для прыжков, песочницы, красно-белые флаги, дерзко хлопающие на ветру; во время прогулки в воскресенье мы увидели, как группы пациентов-мужчин готовились к основным категориям соревнований: прыжкам с шестом, прыжкам в мешке, или разминались, бегали на месте, высоко поднимая колени. Они были похожи на мальчишек, которые выходят на поле до или после большой игры и надеются, что толпа наблюдает и за их подвигами, только сейчас они подражали не взрослым героям, а самим себе, замыкая круг своего одиночества.

Смотрите! Тучи на небе для нас не беда, готовы сразиться везде и всегда!

В понедельник мы надели праздничную одежду, которая выглядела неуместно на людях, собиравшихся принять участие в спортивных состязаниях, однако согласно больничным правилам все пациенты, посещающие мероприятия, проводящиеся перед входом в больницу, должны были быть «пристойно» одеты, так как иногда на нас приходили поглазеть деревенские жители, а во второй день соревнований для местных детей в школах делали наполовину свободный день и организовывали специальную программу состязаний по бегу – с последующими угощениями и газировкой.

Мы стояли в мятой, пропахшей потом одежде и смотрели, как санитар в элегантном черном костюме с брюками без манжет, как у полицейских, выстраивает обитателей первого отделения в очередь, и некоторые из нас тоже вызвались посоревноваться: чем больше времени ты провел в лечебнице, тем охотнее участвовал в празднествах, которые у непосвященных, каким было большинство в четвертом отделении и в отделении для выздоравливающих, вызывали лишь смущение и неловкость, так что мало кого из них можно было убедить прыгать в мешках и связывать ноги платками с какими-то мужчинами, чтобы бегать наперегонки на трех ногах. Как и на танцах, им было непонятно, из-за чего столько шуму.

Но мы, выходцы из второго отделения и вечные пациенты первого, жили в состоянии непрекращающейся битвы, и потому становились друг другу ближе, несмотря на то, что существовали в отгороженных, запираемых на ключ мирах, как будто внутри стеклянных шаров с искусственной метелью, и, сами не осознавая того, с благодарностью принимали любые радости: не беспокоились, что бежать нужно будет в платье из тафты, заправленном в штаны, и не стеснялись дважды подойти за мороженым, солгав, что нас «пропустили» во время первой раздачи. Кто-то объявил по громкоговорителю: «Бег без препятствий: женщины!» Мое сердце заколотилось от волнения, потому что после дежурного обмена любезностями («Ты же неплохо бегаешь, Истина. Не хочешь поучаствовать?» – «Нет, не очень». – «Почему нет? Давай, поборись за честь отделения!» – «Ну хорошо») я знала, что поспешу на старт и, когда прозвучит выстрел, выскочу на дорожку, отделенную белыми полосами от соседних, и буду бежать изо всех сил, несмотря на дующий в лицо ветер, пытающийся помешать моему продвижению, и буду чувствовать, что стою на месте, потому что земля, точно мокрый песок, будет странными кусками убегать назад из-под ног.

Иногда я первой срывала финишную ленту и спешила, запыхавшись и гордясь собой, уверенная, что все мной восхищаются, к санитару,