Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Те, кто занимался сооружением туннелей, насыпей и прочими железнодорожными работами, назывались навигаторами, или нэвви, и они наводили ужас на окрестные поселения. Это были грязные, грубые, совершенно не склонные к вежливому поведению люди. Среди них было много ирландцев, а также выходцев из Мидлендса и с севера. Всех их можно было узнать по характерному наряду. Нэвви носили белую фетровую шляпу с загнутыми вверх полями, плисовый длинный сюртук с прямыми полами, алый плюшевый жилет и яркий платок на шее, вельветовые брюки в рубчик, завязанные под коленом, и крепкие высокие ботинки на шнурках. Они передвигались по стране поодиночке или группами, переходя от одной строительной площадки к другой. Ни полиция, ни железнодорожные компании не пытались призвать их к порядку. Это было просто бесполезно.

По злой иронии судьбы, какие бы превосходные плоды ни приносила политика Пиля, число врагов премьер-министра в его же партии не уменьшалось. В феврале 1845 года Пиль представил так называемый «большой бюджет», предусматривавший снижение или отмену пошлин на импорт. Его дальнейшее стремление к свободной торговле разочаровывало даже его явных сторонников, особенно с учетом того, что он настаивал на сохранении подоходного налога, который больше не считался временной мерой. Весной этого года тори снова возмущенно всколыхнулись, когда благодаря содействию Пиля деньги налогоплательщиков были выделены на католическую семинарию в Мейнуте в Ирландии. Он был не только против фермеров, но и на стороне католиков! Повсюду распространялись слухи о предательстве. Мейнутский билль удалось принять только при поддержке вигов. Пиль хотел склонить ирландских католиков к дружбе обещаниями настоящего равенства, но, судя по всему, ему удалось только разозлить англичан. Однако настоящее предательство, по мнению многих тори, было еще впереди.

В середине октября 1845 года все расчеты спутали ужасные новости из Ирландии. Урожай картофеля погиб. Для страны, где картофель был единственной пищевой культурой, это был вопрос жизни и смерти. Герцог Веллингтон писал о реакции Пиля на разразившееся бедствие: «Я никогда еще не видел такой агонии». Позже он добавил в разговоре с коллегой: «Черт побери, гнилой картофель сделал свое подлое дело. Он внушил Пилю страх». По тону герцога можно судить о том, как общество в целом реагировало на ирландское бедствие (оставим в стороне тот факт, что сам он был англоирландцем родом из Дублина). Англичане просто хотели, чтобы проблема исчезла. Голод не отступал. В следующие три года умерло 650 000 человек, в следующие за ними три года в могилу сошло еще 1 100 000 человек. Позднее эти события были расценены как форма геноцида, вызванного безразличием и небрежением.

В политике Англии по отношению к Ирландии всегда прослеживалась своего рода выборочная неосведомленность, особенно заметная в вопросе Великого картофельного голода. Правительство не имело прецедентов, на которые можно было бы опереться. Массовый голод таких масштабов стал катастрофой, к которой власти оказались не подготовлены ни материально, ни, что еще важнее, идеологически. Никому из находящихся у власти в то время, по-видимому, не приходило в голову, что остановить голод в масштабе целой страны — дело правительства. Многим в Англии казалось, что тяготы ирландцев не слишком отличаются от обычных: было известно, что даже в хорошие годы ирландцам нередко приходилось затягивать пояса, ожидая, когда созреет следующий урожай картофеля, — возможно, в этот раз положение просто было немного хуже. Также легко упустить из виду, что распространение голода и связанных с ним болезней было, при всем своем ужасе, сравнительно фрагментарным. Британские чиновники, не погрешив против истины, могли сказать, что неурожаи распространены далеко не везде. Англия и Шотландия пострадали не так сильно. Тем не менее получить зерно с континента или из Америки было почти невозможно, и британское правительство имело мало возможностей решить эту проблему, когда искало альтернативы картофелю.

Вопрос усложняли две другие непреодолимые трудности: система заочного землевладения и система земельной аренды. Хотя оба явления можно в конечном итоге возвести к английскому угнетению и шовинизму, они приобрели отчетливо ирландский характер. Большинство ирландских землевладельцев жило в Англии, поэтому, когда те из них, кто имел самые лучшие намерения, вернулись в Ирландию, они, к своему ужасу и стыду, обнаружили, что вместо шестидесяти или около того арендаторов, фигурирующих в их списках, под их дверями слабо стенают несколько тысяч человек. Как минимум с финансовой точки зрения они не имели возможности справиться с ситуацией и выполнить требования, которые в дальнейшем предъявляло к ним правительство.

Кроме того, свою роль сыграл своеобразный характер земельной аренды. В Ирландии действовала византийская система субаренды, позволявшая недобросовестным посредникам надежно спрятать мелких арендаторов от землевладельца. Более того, у этих мелких арендаторов не было никаких стоящих упоминания прав. В связи с острой необходимостью использовать всю имеющуюся землю для выращивания картофеля акры в Ирландии могли стоить не дешевле, чем акры в Мейфэре. На этом сравнения не заканчиваются: рента в Ирландии фактически представляла собой земельную ренту — крестьянин платил за привилегию жить на земле. Таким образом, здесь не существовало этики взаимных обязательств, как это было в Англии. Однако, несмотря на все эти оправдания, в политических кругах было широко распространено мнение, что ирландцы недостаточно инициативны и энергичны и эта ограниченность существенно охлаждает дружеские чувства англичан. Приведем один пример. Священник из Западной Ирландии, умолявший открыть зернохранилище, чтобы накормить голодающую паству, получил официальный ответ, гласивший, что такой жест противоречит принципам свободной торговли и нарушает «коммерческие интересы». Священник отреагировал с вполне понятной яростью, но подобная бюрократическая узколобость была вполне типичным явлением. Пока ирландцы падали замертво на своих полях, из страны продолжали экспортировать крупные партии говядины, свинины, баранины и множество других товаров первой необходимости.

Свободная торговля стала ирландским Шивой, владыкой разрушения. Горькая ирония заключается в том, что причиной гибели ирландцев послужили не равнодушие и небрежение, а фанатичное применение догмы о свободной торговле в условиях экономики, которая просто не была к этому готова. Импортируемые продукты оказались почти бесполезны, в то время как продукты, экспортируемые из страны, имели для нее жизненное значение. Импорт и экспорт считались священной панацеей. Викторианской Англии было свойственно, найдя для себя новую игрушку, размахивать ею при каждом удобном случае. Свободная торговля стала как раз такой новой игрушкой, но Ирландия оказалась не в состоянии с ней играть. Впрочем, обвинение в геноциде можно с большим основанием приложить к открыто проводившейся политике «экстерминации» (хотя тогда это слово еще имело старое значение — массовое выселение). В ее основе лежало то же легкомысленное безразличие к потребностям и реалиям Ирландии, которое подпитывало экспортоманию. Считалось, что земля не может прокормить людей, поэтому людей нужно выселить с земли. Политику Англии в отношении Ирландии можно сравнить с поведением богача, внушающего нищему, что его настоящая проблема не голод, а неумение видеть перспективу.