Отчуждение - Сергей Самаров

Я не любил команду «За мной», хотя иногда ею и пользовался. Обычно я просто ставил взводу задачу, и сам начинал выполнение. И взвод за мной молча следовал, воспринимая мое начало движения за команду. Так и сейчас. Все вышли на траверс хребта, где идти было намного легче, чем по склону. На склоне приходилось одну ногу держать постоянно согнутой, отчего мышцы даже слегка уставали. К месту бандитской засады мы, конечно, бежали не со всей возможной скоростью, но и не ползли. А пятьдесят метров – это дистанция, практически, никакая. При приближении сразу почувствовался сладковатый запах сгоревших боеприпасов, еще через десять шагов стал улавливаться запах сгоревших тряпок, то есть, одежды бандитов. А еще через десять метров в ноздри ударил запах смерти. Вообще-то это был обыкновенный запах крови. Но именно смерти присущ такой запах. И потому в голове он, не используя промежуточное звено, сразу представлялся запахом смерти.

Уже на подходе к месту засады, стали слышны яростно-испуганные крики. Кричали, видимо, раненые. И передо мной сразу же встала новая задача, разрешить которую я никак не мог. Добивать пленных в спецназе допускается, но только в том случае, если они в состоянии угрожать жизням военнослужащих или мирных жителей или угрожать срыву операции. Но вообще-то расстрел раненых считается делом не слишком приятным, и, кажется, даже военным преступлением. Такой приказ отдать – офицеру сложно, а выполнить такой приказ – сложно солдату. Но куда я мог бы деть пленников, я не понимал. Тем не менее, что-то с ними делать следовало. Наверное, им еще и врач требовался. У меня же во взводе был только солдат-санинструктор, способный, разве что, палец перевязать, когда его канцелярской кнопкой проколешь. Это, конечно, утрированное суждение, тем не менее, санинструктор мог бы сделать раненому перевязку, мог бы поставить укол пармедола, и помочь загрузить его в санитарную машину. В основном обязанности санинструктора сводились к тому, чтобы таскать на себе в каждом марше тяжеленную сумку с медикаментами.

Мои солдаты повели себя молодцом. Они, в первую очередь, обезоружили тех, кто был ранен. Сильно не церемонились. Подходили сбоку, не со стороны поднятого ствола. Удар ногой или по цевью, или под локти – и оружие летит в сторону. Если бандит ранен, его следует прижать к земле, связать руки и ноги, и сделать ему перевязку, если это возможно. Одному пришлось перевязывать голову – касательное ранение черепа. Осколок МОН-90 просто развалил верхние кости головы, и сколько такой раненый мог еще протянуть – неизвестно. Только можно было сказать, что недолго. Обычно с обнаженным мозгом люди не живут. Двоих вообще перевязывать не стоило – у них в нескольких местах были пробиты бронежилеты, из-под которых вытекло уже столько крови из каждого, что на троих могло бы хватить. Бронежилеты у бандитов бывают куплены, как правило, на базаре за собственные деньги. Чаще всего, украинского частного производства. Такой бронежилет не защищает от выстрела из рогатки. Успокаивать раненых не стоило, хотя уколы пармедола им и ставили. Но объяснять, что зрение и слух вернутся через определенное количество часов, возможности не было. Раненые все равно ничего не слышали.

Меня интересовала судьба тех троих, которых умышленно выпустили бойцы группы младшего сержанта Красникова, и которые не попали в сектор поражения мин МОН-90. Конечно, светозвуковое поражение они получили. Но среди пленников не раненых не было ни одного. Исходя из этого, резонным было предположить, что те трое бандитов пали под автоматными очередями, когда начался истеричный расстрел всего живого и неживого вокруг. Незрячие расстреливали незрячих, глухие не слышали крики таких же глухих. Вообще все это походило на мистический акт самоуничтожения банды. Но бандиты, подумалось мне, этого и заслужили. Их просто постигла кара за совершенное и задуманное, но еще не совершенное. Только совсем недавно, меньше часа назад они мечтали нас уничтожить. А получилось, что уничтожили самих себя.

– Что с ранеными будем делать? – спросил подполковник Коломиец.

– Понятия не имею, – вежливо и честно пожал я в ответ плечами. – Предлагаете, товарищ подполковник, расстрелять?

– Я интересуюсь мнением военной разведки, и ничего не предлагаю, – почему-то испуганно ответил Коломиец. – Я догадываюсь, что обычно вы их ментам сдаете. Или в ФСБ.

– Но сейчас это невозможно.

– Сейчас невозможно, – согласился летчик с очевидным фактом. – Мы вообще никогда с пленными дела не имели, потому и спрашиваю.

Да, летчикам в этом отношении проще. Было бы забавно посмотреть, как они, отбомбив позиции противника, сажают свою технику, перевязывают и связывают пленников, и сажают их в отсек для бомбометания своего самолета. Впрочем, наши летчики представляли истребительную авиации, а не бомбардировочную. Они, тем более, не приспособлены к захвату пленников.

– Поинтересуйся, старлей, что твое командование посоветует, – кивнул подполковник в сторону моего коммуникатора.

– Именно это я и собирался сделать, товарищ подполковник. – Только предварительно я должен осмотреть убитых. Камнеломов?

– Я!

– Тащи свой большой фонарь. Будем эмира Арсамакова искать.

– Тридцать секунд, товарищ старший лейтенант. Заканчиваю инструктаж постов. Во все стороны выставляю.

– Хорошо. Жду.

У нас у всех были собственные тактические фонари и просто слабые бытовые фонарики. Но бытовые фонарики дают слишком мало света, а тактические фонари бьют ограниченной точкой, не способной дать с близкого расстояния большой круг. У Коли Камнеломова имелся собственный фонарь с ручкой, достаточно сильный, и дающий большой круг света. Для дела, которым я хотел заняться, такой фонарь подходил больше всего.

Занятие, которое я себе выбрал, мне самому, признаюсь честно, совершенно не нравилось. Даже при том, что свою брезгливость я сумел побороть уже давно, мне все равно не нравилось возиться с трупами. Но повозиться пришлось, и в крови испачкаться пришлось. В чужой, естественно, крови.

Слышал я мнение, что служба в спецназе ГРУ – это сплошная боевая романтика. Какая несусветная глупость! Такой службы, как я понимаю, вообще не бывает. Спецназ ГРУ – это, в первую очередь, изнурительная, из года в год повторяющаяся работа на основной базе, тренировки, тренировки и тренировки – до полного изнеможения. Бывает, после занятий сядешь на скамейку, вытянешь руки и ноги, и чувствует во всем теле, в том числе, и в голове, беспрестанное усталое покалывание. И даже встать сразу не можешь. И такое случается часто. Не каждый день, но уж, раз в три дня, точно. В боевых командировках от занятий вроде бы отдыхаешь. Ни один, даже самый тяжелый бой, не сравнится нагрузками с тренировками. Но и в боевой командировке столько неприятных нудных моментов. После каждого боя существует обязательная процедура передачи убитых бандитов следственным органам. Бесконечное написание рапортов о своей работе. И, самое неприятное, например, для меня лично, часто приходится, если нет возможности вызывать следственную бригаду, самому среди трупов копаться, кого-то опознавать по документам о розыске, исследовать документы убитых, их телефонные трубки, которые способны потом дать информацию о личности убитого. То есть, выполнять часть следственных действий вместо следственной бригады, хотя следственными функциями спецназ ГРУ вообще-то не обладает.