Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь

Тут Кулас немного устал и повернул голову в сторону Эдди.

— Если после сорок шестого года, когда будет окончательная независимость, нас отрежут от преференций рынка США, страна рухнет, — желчно пояснил мне Эдди, придвигаясь поближе. — Восемьдесят процентов нашего экспорта идет в Америку. Сахар, табак, кокосовая стружка и перламутровые пуговицы. Разорвем соглашение с Америкой о свободной торговле — будет катастрофа.

— Долг, — напомнил ему Кулас.

— Семьдесят два миллиона песо, — сказал Эдди. — Отдаем из тех налогов, которые собираются на американской территории с наших товаров. Сами отдать не смогли бы. Это не независимость.

— Да, — подвел итог капитан Кулас. Видно было, что он относится к этой ситуации серьезно. Эдди снова откинулся на спинку стула, удовлетворенный, поблескивая бриллиантином прически.

— Я понимаю, — произнесла я после паузы. — Моей страной владеют британцы, так что с американцами я не ссорюсь… У меня совсем другая проблема. Сюда приехал один японец. Он пишет какие-то документы. Я хочу на них посмотреть. Хочу понять, что это за японец и что он здесь делает. И что это за документы, и какое отношение они имеют, например, к войне.

Кулас медленно поставил стакан с джином и соком на стол. Он сейчас явно не думал о том, что японцы «тянут руки» к его земле. Он задумчиво смотрел (секунды две) на Эдди и как бы спрашивал его: ты кого предложил мне похитить за выкуп, а? Я же, наоборот, заставила себя на Эдди не смотреть. Могла бы сказать ему: приятно наконец-то познакомиться. Но у нас в Азии люди с детства умеют никогда чересчур не радоваться и не торжествовать, потому что только так ты учишься и не огорчаться.

Капитан Кулас провел ладонью по горлу:

— Этот японец?..

— Да нет же, капитан, наоборот, — он должен жить и вернуться в Токио, надо у него эти документы брать так, чтобы он даже не догадывался. Я просто хочу знать, тот ли это японец, что мне нужен, или есть еще кто-то. Вообще-то их тут минимум два — тех, что меня могут заинтересовать. И это не те, кто продает хало-хало. А люди посерьезнее.

Кулас смотрел на меня вопросительным взглядом.

— Англичане или американцы — это еще ладно, я не хочу, чтобы эти японцы через несколько лет покончили с несчастным Китаем, и… У меня тоже есть моя страна. Моя земля. Она не так уж далеко.

Кулас продолжал молчать.

— Он живет в «Пальме», и бумаги у него в комнате. Наверное, думает, что, поскольку они на японском… Хотя пока не знаю, как эти бумаги путешествуют. Может быть, окончательный документ он куда-то относит, но наброски… Мне нужно все, что есть.

— В «Пальме»? — оживился Кулас. — Ну, их будут у него забирать. Уборщики отеля.

— Так просто?

— Мы им скажем. Так просто. Любой отель. И потом нести их к вам?

— Нет-нет, меня там и близко быть не должно. Вы несете их в одну фотомастерскую, буквально за углом. Там их фотостатируют, вы передаете их обратно, как раз к концу уборки. Это моя мастерская, чтобы вам было понятно.

Кулас шлепнул ладонью по бедру в знак одобрения.

— Ну, а дальше… — продолжила я. — Всякое может случиться. Понадобится помощь. Защита. Но я пока не знаю, что будет дальше. Просто хочется быть уверенной, что всегда есть к кому обратиться.

— Вы можете к нам обращаться, — медленно сказал он. — Нам тут не нужно японцев.

В общем, наша беседа ему на данный момент понравилась. Мы поняли, что оба — за народ.

— А если мне надо будет съездить в провинцию? — заинтересовалась я. — У меня, возможно, будет одно дело с табаком. На севере.

— Ближе к Багио? Где тоже японцы? Конечно. Поможем и там. Когда нужны бумаги?

— Да хоть завтра. И вынимать их следует несколько раз. Он все время что-то пишет.

— Завтра — тоже можно. Лучше послезавтра. Сначала сказать уборщикам.

Как всегда незаметно пришла ночь, глубокие линии на лице главного бандита страны стали черными, они будто двигались в качающемся огне масляных плошек. Эти плошки здесь везде, стоит только отойти от тех кварталов, где сияет электричество; а масло в плошках кокосовое, сладковатое на запах. От него не спрятаться, им пахнет мыло, кремы, тела здешних жителей. Сладкий огонь, подумала я, прищуриваясь на фитилек.

— Спасибо, — сказала я, наконец. — Теперь деньги. Видимо, мне придется платить вам сдельно, этап за этапом… Да! — Я хрустнула чичароновой шкуркой. — Как мы уже говорили, дело прошлое, но все же интересно: сколько вы рассчитывали за меня получить?

Кулас чуть смущенно хрюкнул, но отрицать ничего не стал:

— Ну, много нельзя. Банк. Много снимать — заподозрят.

Он помолчал, потом пояснил:

— Мы вам — никакого вреда. С уважением. А вот если бы эти, из гобьерно, начали бы освобождать — во-от эти на все способны. Да-а-а. Они такие. Стреляют сначала, думают потом.

И, со вздохом, завершил:

— Ну, тысяча песо.

Бедная Лола, а если бы ее и с тысячей заподозрили и решили мне позвонить? Даже притом, что она точно бы ничего не знала про Эдди, а то бы в банке у нее тряслись руки.

— Тысяча песо? — с презрением переспросила я. — Пятьсот долларов? Что ж, за мою японскую историю вы получите больше, наверное. Хорошо бы, чтобы ненамного… Но… Много работы.

Убивать Эдди на моих глазах Кулас не стал. Возможно, потому, что как раз в этот момент на бамбуковую веранду, тяжело топая, из темноты поднялись два констебля в полном великолепии — каждый с двумя револьверами за поясом, в ремнях и портупеях. Гобьерно, одним словом. На Куласа они никакого внимания, конечно же, демонстративно не обратили (он на них тоже), а вот меня осмотрели с некоторым подозрением: что такая дама делает в таком месте?

— Связь можно держать через… — начал Кулас.

— …через вашего Хуана де ла Круса, конечно, — завершила я.

Кулас снова начал еле заметно улыбаться.

— Я читала хроники сакдалистского восстания, — пояснила я. — Видела фото лидеров в тюремных одеждах. И в подписи к ним наткнулась на это имя. Прочитала, что некий Хуан де ла Крус убит при штурме пресиденсии Кабуяо. Видимо, не убит. Да и вообще, знаем мы эти шутки — когда человек говорит, что будет ждать меня с калесой в конце улицы, но оказывается совсем не в том конце, в котором следовало бы.

Что такое? Они оба, то есть и Эдди тоже, тихо смеялись. Я сказала нечто смешное?

— Хуан де ла Крус — это… — попытался объяснить Кулас.

— Как Джон Смит, — помог ему Эдди. — Испанцы так называли тех крестьян, которым не могли придумать другую фамилию, когда шла кампания смены имен на христианские. Хуан, принадлежащий кресту. Их сейчас в стране, может, миллион с этим именем.

— Но ваш Хуан, — медленно сказал Кулас, — он, конечно, не Хуан. Все правда. Когда того убили, он взял его имя. Потому что тот Хуан никогда не умрет. Я тоже Хуан де ла Крус. Убьют меня — все скажут, что Кулас жив, потому что… Да, связь будем держать через Хуана.