Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь

— Когда все это кончится, нам будет смешно, — проговорила я.

— А я не хочу, чтобы оно кончалось, — с еле заметной яростью сказал он. — И знаете ли что. Нельзя так грустить. У меня есть предложение!

Я, кажется, побледнела, но он постарался этого не заметить.

— Давайте не будем отказываться от простых удовольствий. Вы хотите посмотреть на этакого шармера, с крестом на средневековом колете? А девушка в ночной рубашке замахивается на него мечом, причем если бы меч был настоящий, она его и не подняла бы — ручки у нее тоненькие, на лице ангельская улыбка, прическа явно сделана только что.

— Этот ваш шармер — Сесил де Миллз! А девушка в ночной рубашке — Лоретта Янг!

— Ну да, «Крестоносцы» в «Кэпитоле» на Эскольте, много-много обнаженных мечей и крестов. Да?

— А если и правда — да?

И я закрыла загрустивший офис, мы поехали на Матильде — она хорошо относилась к нам, когда мы вдвоем, — на Эскольту. В синема была старая, добрая, знакомая сегрегация — местные помещались внизу, американцы вверху, хотя это сейчас было уже скорее привычкой.

И справа от нас, в первой ложе…

— Верт, смотрите. Вот куда он ходит по вечерам, оказывается.

— Вы хотели меня удивить? Он здесь каждый вечер в восемь пятьдесят. Каждый! Ну, или в «Лирике». И его прелестная дама, так похожая на вас.

— О, благодарю вас…

После первой же крестоносной битвы я снова взглянула вправо и вверх.

Орлиный профиль Дугласа Макартура был опущен, подбородок прижат к груди, генерал спал. А Джин, подперев голову руками, весело сверкала глазами, явно потешаясь над происходившим на экране.

И он проводил меня до отеля, и уехал на любезно согласившейся доставить его Матильде в свой «Дельмонико», а я подумала, что опять пропустила закат над Манильской бухтой.

Утро, Лолы снова нет, зато напротив меня сидит та самая женщина редкой профессии, которая записалась в нашу картотеку сколько-то недель или дней назад.

Она потомственный мастер по закупке табачного листа для сигар. Из Илокоса, где вообще-то каждый — мастер этого дела.

Мона Барсана, довольно зловещей внешности — темнокожая, с длинной шеей, выше меня весьма намного, с высокими торчащими скулами, не голова, а череп, при этом обладательница этого черепа человек очевидной жилистой силы, здоровья и живучести. Сорок лет ей точно есть. Или больше. А еще похоже, что она долгое время может обходиться без еды и уже не раз пробовала. Причем не по своей воле.

— Счастливого Рождества, мадам, — говорит она и разворачивает кожаный сверток, в таких носят инструменты. — Я сделала то, что вы хотели. Но только здесь, в Маниле.

— Но вы же собирались, Мона, поехать на Рождество домой? На север?

Она горько вздыхает, лицо ее совершенно спокойно, глаза смотрят мимо моего уха, куда-то вдаль.

Я снова вглядываюсь в это странное лицо и, наконец, понимаю: она не только совсем не испанка, она даже не вполне чистая филиппинка. Там, за Илокосом, горы, там живут племена. И эта смесь крови словом «местисо» не называется, названий для нее вообще никаких нет.

Я беру первую с левого края сигару, вглядываюсь в бугры на разноцветной коричневатой поверхности, аккуратно нажимаю здесь и там, нюхаю: перец и еле заметная плесень. Откладываю в сторону. Еще одна сигара, покороче и потолще, формата «торо». Запах лучше, но на ощупь…

— Можно, Мона? — спрашиваю я.

— Все ваши, — подтверждает она.

Я разворачиваю… в общем, уничтожаю сигару и с неудовольствием смотрю, как неизвестный мне мастер распорядился связывающим листом, да это просто труха.

Мона смотрит бесстрастно, но я знаю: я прошла важное испытание.

— Сигарная фабрика на улице Аскаррага, — поясняет она без выражения.

— Так, а вот это что у нас? — беру я небольшую «корону».

— С фабрики «Компания хенераль де табакос де Филиппинас», — монотонно говорит она. — Лист с фабрики. Крутил мой друг. Дома.

— И это лист из Илокоса? — удивляюсь я.

— Начинка из Илокоса, — звучит ответ. — Покровный — из Кагаяна.

Так это же интересно. Совсем не легкая сигара, судя по запаху, тут сено и полевые травы, но еще и тот самый «скотный двор», по которому ты отличаешь «гаваны»…

— А следующую я даже зажгу, — бормочу я.

— И вот эту тоже, — подсказывает Мона. — Весь табак из Исабелы. Редкость.

Первый, чуть ласкающий язык осторожный глоток дыма. И я выясняю, что Илокос все-таки может давать хорошие сигары, но с неизбежной кислотой, а вот Исабела… Нежная, воздушная, классическая дамская сигара, но до странности лишенная аромата. А еще Исабела дает отличную тягу, этот человек умеет работать.

— Он живет на улице, — поясняет Мона. — На фабрике — на полставки. Ворует листы, крутит, продает друзьям. Он очень хорош.

Так, пора выяснять, сколько это ей стоило. Песо или два? Но Мона бесстрастно молчит. Ну, понятно.

— Мона, — говорю я, вытаскивая из стола конвертик с деньгами. — С Рождеством. Это задаток и мое предложение работы. Вы можете с этими деньгами исчезнуть, и намного беднее я не стану. Но лучше бы вам съездить к родным в Илокос. И вернуться ко мне с редкими, настоящими листами. Отдать их потом вашему другу, который знает, что дальше делать.

— Раньше лучшие сигары содержали добавки из Бенгета, — говорит она. — С гор. С редких, особых, грядок.

— Там, где золотые шахты?

— Да. Растили племена. Сейчас забыли, потеряли. В долине Кагаяна закупщики пытались табак третьего класса определять как пятый. В Исабеле то же самое. Китайцы скупают все на вес. Табак с Висаев в сигары тоже раньше добавляли. Сейчас все плохо. Нам нечего есть.

Ну, последнее я знала и без нее. Они запутались. И прежде всего потому, что после отмены табачной монополии некому стало бороться за зарубежные рынки. В результате изготовители сигар, как говорит Мона, «живут на улице», а нет качества — нет и рынков для высокоценных сигар. И так далее. Плохо. Но интересно.

— Так, Мона, — сказала я. — Одна сигара мне нужна мужская, но небольшая. «Корона». Ароматная, но не очень тяжелая. Ни на какую другую не похожая. С листом из Бенгета, от племен. А вторая — длинная, как панателла, но не слишком тонкая, вроде вот этой из Исабелы — и не совсем никакая, а как бы…

Я покрутила пальцами.

— Возвращайтесь, Мона, — вздохнула я. — Тогда и ваш друг, кто знает, больше не будет жить на улице. Веселого вам Рождества.

Так, подумала я. А потом мне нужен будет человек, какой-то абсолютно и всемирно известный человек, который попробует ту сигару, которую я в итоге сделаю, и скажет… что скажет? Да пусть даже ничего.

На коробке — рука в белой перчатке, моя сигара. Надпись: он продегустировал ее такого-то числа, такого-то года. И всё. Кто этот «он»? Генерал Макартур, который никак не может прийти в себя после смерти мамы, — и вся страна, эта страна, а не Америка, сочувствует ему? Но почему сразу не замечтаться о вершине всех вершин. Кто у нас главный денди и главный герой-любовник эпохи? Принц, прекрасный принц, которого почему-то считают безумно красивым. Эдвард, вечный наследник британского престола, с его цилиндрами, плащами, потрясающей улыбкой, множеством подруг и этой его разведенной американкой. И огромными грустными глазами.