По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России - Михал Гедройц

28 августа 1942 года Junacka Szkola Kadetów (Польская военная кадетская школа на Ближнем Востоке) официально появилась на свет. На тот момент в нее входило четыре роты, общей численностью 342 кадета. 26 ноября генерал Андерс посетил школу и пожаловал ей новые знаки отличия: эполеты и кокарду, в значительной степени повторявшие соответствующие знаки, которые носили кадеты в межвоенной Польше. 28 ноября старшая рота школы получила оружие, а 29 ноября 342 юноши были торжественно произведены в чин кадета.

Далее проявился хорошо известный талант поляков к импровизации. Учителя начали составлять программу, главным образом, по памяти. В недрах польскоговорящей еврейской общины стали искать учебники — и результаты были очень неплохи. Найденные копии были размножены все той же неизменно приходящей на помощь британской армией. Осенью 1942 года школу перевели в один из лучших военных лагерей в регионе. Медицинский корпус британских войск помог справиться со свирепствовавшей малярией, а следом за медиками шли британские учителя физкультуры — как только мальчики были в состоянии выполнять их жесткие требования. Образовательный корпус предоставил учителей английского языка. Через год школу уже можно было демонстрировать в глянцевых рекламных публикациях в союзнической прессе.

Мое долгое путешествие в новую жизнь в JSK началось на железнодорожном вокзале Тегерана, где мать попыталась поручить меня тете Рузе Мычельской (урожденной Тышкевич), которая ехала с контингентом польских войск. Ее сопровождала дочь Зося, молодая женщина с великолепной фигурой, в обтягивающих брюках. Я вежливо ретировался в нашу пеструю толпу будущих кадетов. Нами руководил пожилой сержант, который еще помнил русскую царскую армию. Я думал: лучше он, чем женская суета, от которой я в то время отчаянно пытался избавиться. Но так или иначе, по дороге в Басру через Кум и Казвин я любовался полутора сотнями великолепных тоннелей, построенными до войны немцами, которые пытались стать незаменимыми на богатом нефтью Ближнем Востоке.

Я очень хорошо помню Басру, потому что именно там я впервые попробовал «полный английский завтрак», приготовленный волшебниками из продовольственной службы. Жареный бекон и божественная выпечка, которая подавалась к нему, остаются счастливым воспоминанием. В Басре нас пересадили на узкоколейку и отправили в Багдад по дороге, неспешно петляющей среди плантаций финиковых пальм.

Транзитный лагерь на окраине Багдада был просто раем, потому что в нем располагалось что-то вроде Grande école[39] продовольственной службы. Ученики этой замечательной организации опробовали на нас свою haute cuisine, и мы воспринимали их творения с энтузиазмом. Наш пожилой сержант решил, что мы должны их как-то отблагодарить, и заставлял нас петь хором три раза в день, когда мы строем шли на пир. Песня была примитивной балладой, и исполняли мы ее плохо. Но она привлекла внимание капеллана британской армии с гомосексуальными наклонностями. Он начал ходить кругами вокруг наших палаток. Гетеросексуальные и искушенные в уличных нравах польские юнцы относились к этому посетителю с добродушной снисходительностью.

Третий и последний отрезок нашего путешествия — 800 километров от Багдада до Хайфы — был пробегом по пустыне в автоколонне армейских грузовиков. За рулем грузовиков сидели сикхи, а вот руководил колонной лихой британский офицер в открытом штабном автомобиле. Сикхи меня завораживали. Каждое утро они совершали ритуал наматывания тюрбанов. Исполнялся он парами. Один человек ходил вокруг другого суживающимися кругами, ловко оборачивая вокруг его головы все новые и новые слои уставного хаки. Затем они менялись ролями.

Наши водители были индивидуалистами. Как только грязная колея сменилась открытой пустыней, они оставили строй и начали гонки на скорость. По-видимому, это было принятое у сикхов развлечение, на которое армия смотрела снисходительно при условии, что командир держал все под контролем. Наш командир справлялся с этой задачей: он демонстративно пас свои грузовики, носясь вокруг них, как сторожевой пес, и посматривая одним глазом на компас — единственное средство навигации между остановками. Восхищенная аудитория почти всегда была при нем: самые блистательные девушки ATS[40] в автоколонне по очереди приглашались к нему в пассажирки. Рынок был ориентирован на покупателя.

Дорога была хороша, пока была хорошая погода. Но февраль в Ираке может быть коварным. Мы столкнулись как минимум с одним хамсином — песчаной бурей в пустыне. Его порывы не менее страшны, чем сибирский буран, хотя и по другим причинам. Мы восхищались тем, как наш командир каждый день находил в таких условиях дорогу к пункту нашего назначения — следующему транзитному лагерю. Как я понимаю, его методика заключалась в том, чтобы искать на горизонте очертания резервуара для воды, стоявшего на высоких сваях.

На третий день пустыня, до того стандартного желто-серого цвета, стала темной, а потом почти черной. Мы приближались к Амману, столице Трансиордании и нашей последней остановке. Эта пустынная ночевка прошла в бессоннице предвкушения: на следующий день мы должны были пересечь реку Иордан. Когда мы подъезжали к этой переправе, пейзаж резко изменился. Неожиданно мы оказались в окружении апельсиновых рощ и зеленых полей, и обитатели опрятных еврейских поселений бросали на нас любопытные взгляды, а иногда даже махали рукой. В Хайфе, пункте нашего назначения, мы впервые увидели Средиземное море. Был ранний вечер, и мы насладились впечатляющим закатом.

В транзитном лагере Хайфы взвод курсантов ожидали грузовики польской армии. За рулем были девушки из PSK (польских ATS), любительницы сплетен, которые тут же нам сообщили, что мы едем в лагерь Барбара около Ашкалона, где-то в 20 километрах к северу от Газы, на другой стороне Палестины. Мы ехали в ночь, с благодарностью и наслаждением воспринимая аккуратное обращение наших новых водительниц с машинами. Только сейчас мне пришло в голову, что у лагеря было необычное название. Никто никогда не пытался выяснить, откуда оно возникло. Возможно, британский сапер, заложивший этот лагерь, дал ему имя своей возлюбленной, или дочери, или даже жены…

Он явно гордился своей работой, и не без основания. Даже среди ночи мы оценили основательность лагеря, насколько лагерь может быть основательным. Мы увидели добротные деревянные казармы, к которым примыкали «каре» — четверки больших белых палаток. Мы застали лагерь погруженным в крепкий сон, но в то же время настороже. Кадеты, несущие ночную вахту, совершали свои обходы, а на ключевых постах стояли вооруженные часовые. Место просто излучало уверенность.

Той ночью нас привезли на распределительный пункт, где нам предстояло дожидаться решения армии о нашем будущем. Для новичков это были напряженные дни. Мы проходили собеседования, медосмотры, и наши способности — академические и прочие — подвергались тщательным проверкам. Взвод развлекался, осматривая лагерь и восхищаясь местными достопримечательностями, самой поразительной из которых был огромный гарнизонный кинотеатр красного кирпича (почему-то называвшийся «Кинема»), использовавшийся также как часовня, концертный и лекционный зал. Другой достопримечательностью была огромная цистерна для воды по северной стене, поднятая высоко над палатками и казармами и время от времени предоставлявшая великолепную точку обзора для фотографов, которых регулярно присылали запечатлеть, что происходит в этом любопытном польском заведении, кадетской школе генерала Андерса. Гарнизонная лавка притягивала, как магнит, но только богатых или бережливых; как и магазин-кафе YMCA,[41] в котором продавались кофе, сэндвичи и пирожные. Не располагавшие средствами могли утешаться великолепными апельсинами в садах сразу за цистерной. Владелец предлагал кадетам угощаться, поскольку не имел возможности экспортировать урожай и предпочитал ничего ему не стоившее гостеприимство дорогой утилизации. Для меня Святая земля навсегда связана с апельсинами, как Иран с гранатами, а Ирак с финиками.