Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

День премьеры приближался. Стояла жаркая погода. Но изнурительные белые ночи имели все-таки свою прелесть. Они удлиняли бодрствование, делая его каким-то ирреальным. Невозможное становилось возможным. Белые ночи восхитили Марго. Город казался погруженным в жемчужный воздух. Здания приобретали фантастический, сказочный облик. Они выглядели нерукотворными, а возникшими естественно, будто проступившими сквозь почву, взлелеянные этой чудесной божественной атмосферой, оттененной оранжевой зарей по краю неба. Кто их создал? Растрелли? Казаков? Баженов? Кваренги? Тома де Томон? Нет! Их создала сама природа, потому что ничего иного и не приняли бы невские берега.

Марго была, что называется, нарасхват. Ее всюду приглашали, и Бенкендорф даже стал забывать неприятную размолвку, свидание с императрицей и прочие огорчения. Они продолжали вести довольно размеренный образ жизни. Во время последних прогулок в Юсуповом саду у Бенкендорфа укрепилась уверенность, что за ним постоянно наблюдают. Петербургской полиции не привыкать следить за высокопоставленными военными и чиновниками. Когда в государстве действует несколько самочинных полиций и секретных служб — ничего удивительного! За самим Аракчеевым тянулся хвост наружных агентов. Охрану совмещали со сбором информации. Все это считалось в порядке вещей. Жаловаться ведь некому.

Императрица Елизавета Алексеевна тоже изъявила желание послушать декламацию Марго. Это лето для нее более или менее спокойная пора. На время утихли сплетни. Князь Адам Чарторыйский, который долго преследовал настойчивыми ухаживаниями и которые она не менее настойчиво отвергала, получил постоянное дипломатическое поручение за границей. Вечера с музыкой, танцами и отрывками из драм и трагедий, прочитанными с эстрады, проходили в Гатчине, где пустовало прекрасное помещение для театральной игры. Елизавета Алексеевна любила Гатчину, некогда выкупленную бабушкой мужа у наследников ее любовника Григория Орлова и подаренного великому князю Павлу Петровичу. Окрестности и сам гатчинский дворец настолько очаровывали посетителей, что слухи проникли в Европу. Григорий Орлов, чтобы не отстать от императрицы Екатерины, завязавшей переписку с энциклопедистами, пригласил Жан-Жака Руссо поселиться в Гатчине и заслужил тем благодарность, сдобренную вежливым отказом. Знаменитости побаивались России.

Выступала Марго и в Петергофе, и в Эрмитажном театре, вызывая всеобщий восторг, особенно у мужской части двора. И впрямь она была весьма соблазнительна. У Бенкендорфа появилась масса завистников. Достаточно часто он ловил злобные взгляды обер-гофмейстера Нарышкина, который после каждого концерта пытался увезти Марго к себе в Зимний.

Успех Марго объяснить несложно. Перед глазами не слишком избалованной русской публики предстала вовсе не парижская дива с вульгарными движениями и слабеньким голоском, а величавая женщина, обворожительная и несчастная, сжигаемая преступной страстью к пасынку. Декламируя одна на сцене отрывки из «Федры», Марго добивалась, как ни странно, бо́льшего эффекта, чем в ансамбле. Богатая мантия небрежно покрывала царский стан. Мягкие округлые руки, в которых ощущалось что-то лебединое и оттого обреченное, призывно обращались к невидимому божеству. Плавная и вместе с тем энергичная походка — само женское достоинство! Лицо Марго покрывала бледность. Бриллиантовые слезы сверкали в глазах, которые так и хотелось назвать очами. Но когда ее охватывал любовный порыв, взор мутнел, и казалось, внутренний огонь сжигает ее душу. Подталкиваемая неестественной страстью, Федра быстро приближалась к краю пропасти, увлекая за собой очарованных и взволнованных зрителей.

Император не отрываясь следил за каждым ее движением и мизансценой. Но для организаторов интриги, увы, настали трудные дни. Марго пока не снискала его сердечного расположения. А ведь в интриге были задействованы мощные силы, возможно, сам император. Ведь граф Толстой получил тайное предписание через министерство иностранных дел содействовать бегству мадемуазель Жорж. Что за сим стояло? Желание видеть актрису в Петербурге или стремление уязвить Наполеона?

Стихи Расина Марго произносила как бы в забытьи, будто кто-то диктовал ей. Мощный и свежий голос преодолевал преграду, которую всегда стремится воздвигнуть зритель, по природе своей скептик. Словом, Марго везде добилась абсолютного успеха. Единственным критиком выступил великий князь Константин Павлович. С драгунской непосредственностью ценитель совершенно иного типа женской красоты иронически бросил после премьеры яростному поклоннику мадемуазель Жорж обер-гофмейстеру Нарышкину:

— Вы бы лучше пополнили состав комической оперы, чем выписывать нам образец трагедии. Впрочем, что бы вы там ни говорили, ваша мадемуазель Жорж и в трагедии, не стоит моего выездного коня на параде.

Но Нарышкина мнение великого князя не поколебало, и мадемуазель Жорж продолжали приглашать на дворцовые вечера.

В сумерках, продленных белым небесным светом, если они оставались дома, то устраивали ужин для близких друзей: приглашали князя Сергея Волконского, братьев Орловых, князя Шаховского, графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса, графа Михаила Воронцова, если, конечно, те находились в Петербурге. Вечеринки у Бенкендорфа не носили политического оттенка, хотя там и велись масонские разговоры. Но больше, времени уделяли театральным новостям, предстоящим премьерам Марго и будущей войне с Наполеоном, в приближении которой никто не сомневался. Иногда Марго приглашала на вечеринки коллег — летучего Дюпора, знаменитого танцовщика и биржевого игрока, разбогатевшего при Консульстве и дававшего уроки корсиканцу, Оскара Манвиля с женой и младшую сестру Марго веселую Бебель, покорительницу кавалергардских сердец, правда, несколько удрученную тем, что чужая слава затмевает ее успехи. За Бебель усердно ухаживал Лев Нарышкин, сын обер-гофмейстера и соперника Бенкендорфа. Развлекали гостей вечные спутники Марго актеры Форжер и Флорио. Марго охотно демонстрировала приобретенное в годы нищей молодости умение приготовить быстро и экономно вкусный салат и жаркое. Теперь она овладела и русским стилем.

— Я придаю сейчас всему казацкий вкус, — смеялась она. — Мой друг Бенкендорф очень любит и почитает казаков. Нас часто посещает атаман Иловайский.

Разумеется, подобное счастье — любовь, прогулки и вечеринки пополам с успехом у публики — не могло длиться вечно. Дурные предчувствия угнетали Бенкендорфа. Он не представлял себе, как разлучится с Марго. Но антракт в Юсуповом саду близился к концу. Одновременно с днем дебюта приближался и день отъезда в армию, которая вела изнурительную войну с турками.

Бенкендорф шагнул вслед за Воронцовым в покосившуюся избу. Он не узнал сразу князя Петра Багратиона, несмотря на давнее знакомство и характернейшую физиономию, где твердость и мужество смешались с чисто грузинским добродушием и готовностью улыбнуться. Улыбка постоянно таилась у губ Багратиона, хотя сейчас он был раздражен и вовсе не благостен. Князь Петр сильно исхудал, и без того длинный нос на костистом лице заострился еще более и напоминал птичий клюв.

— Наконец-то! Ты ли это, Бенкендорф?! Ну, дай я тебя обниму! Господи, наконец-то! Я уже не знал, что и предполагать. Проклятые французы! Как ты не попал им в лапы? Ну да вашего брата семеновца голыми руками не возьмешь. Молодец! Дай я тебя обниму! Быстро сказывай — и отдыхать. Чай, задницу намозолил? Карту! — велел он ординарцам.