Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Окажись Пугачев в Петербурге, гвардия и русские немцы не сумели бы спасти трон и императрицу. Судить ее было за что — мужеубийца! Да и кто знает, как повели бы себя немцы-колонисты, а их возле пугачевщины крутилось немало. Что ими руководило? Какой интерес? Часть манифестов писалась готикой, и подметные письма валялись даже в сенях Зимнего. Чего искала вообще Европа в русской неурядице? И чего добивалась? Россия лакомый кусок не для одних голштинцев. И императрица решила сохранить мир любой ценой внутри семьи — мир между Гессен-Дармштадтским, Голштейн-Готторпским и Ангальт-Цербстским домами. Но когда с Пугачевым и пугачевцами она разделалась, а Вильгельмина через год с небольшим отдала Богу душу, прихватив на тот свет и неизвестно чьего малыша, Екатерина не дала спуску цесаревичу. Она ознакомила сына с досье и выложила на стол неопровержимые, по ее мнению, доказательства. Да их и нельзя было расценить иначе, как бесспорные. Граф Андрей составлял безумные проекты обустройства России и обсуждал будущие реформы с Вильгельминой, вовсе не ставя в известность цесаревича — единственного законного, обладателя власти. Какую участь эта парочка готовила ему? Не участь ли отца? И чтоб головка набок?! Вильгельмина нуждалась, разумеется, в деньгах и делала займы в счет грядущих доходов. Значит, ей верили и ставили на Гессен-Дармштадтскую линию?! Значит, претензии почитались основательными. В сущности, Екатерина незаконно пользовалась и ее властью. Ведь именно она супруга наследника Петра III. Частица ее власти в руках императрицы. Хитрая и пронырливая гессенка надеялась на союз с Францией. В бумагах остались следы сношений с французским посольством. Любовная связь между Вильгельминой и графом Андреем более не вызывала у цесаревича сомнений.

— Кому ты верил? И ради кого ты предавал собственную мать? — едко вопрошала императрица, передавая одну страшную улику за другой из вороха изъятых бумаг.

Он смотрел на мать пустыми глазами и думал совсем о другом — о том, что ему нужна своя армия, свои потешные полки, возглавляемые верными офицерами. Армия, прежде остального, — это организация, хозяйство, деньги. Ночью он послал курьера с короткой запиской: «С получением — быть при мне. Павел». Адрес вывел тщательно: «Господину обер-квартирмейстеру подполковничьего чина Христофору Ивановичу Бенкендорфу».

Но мать, мать! Мать, совмещавшая странным образом в одном естестве, как гермафродит, королеву Гертруду и дядюшку Гамлета — короля Клавдия, — опять оказалась права. Да, права!

— Какую тебе готовили участь? — тихо и зловеще спросила она. — Только ли обманутого мужа?

Сквозь отношения Вильгельмины и графа Андрея все явственней просвечивались отношения императрицы Елизаветы с Алексеем Разумовским, простым украинским казаком, который между тем не последнюю скрипку сыграл в устранении брауншвейгского отпрыска, царствовавшего Под русской личиной Ивана VI. И головка набок! Да только ли те, давние, отношения просвечивали? А сама мать и Орловы? Гвардейцы, в кордегардии говорили с усмешкой:

— Не один Гришка пользует матушку, но и братец Алексей.

Он содрогался от отвращения и обиды за себя, за непутевую мать и растерзанного отца.

— Вон из Петербурга презренного раба! — крикнул цесаревич, выбегая из кабинета императрицы. — Прочь! Убью!

И Гамлет убивал, не раздумывая, людей, стоявших на пути и унижавших его. При чем здесь: to bee or not to bee? Символ колебаний? Разумовские, однако, были еще очень сильны. Фельдмаршал граф Кирилл Григорьевич сидел в Батурине и по-прежнему влиял на малороссийское шляхетство, хотя и утратил гетманские клейма. Екатерина предпочитала не ссориться с теми, у кого к поясу были приторочены сабля и аркан, а за спиной болталось меткое ружье. Запорожское казачество било из них не хуже, чем Преображенские гренадеры. Казачьи пушкари ни в чем не уступали бомбардирам. Жар пугачевщины едва начал сползать с ее полных, пока не обвисших, но уже в красных прожилках щек. Она удалила графа Андрея сначала в Ревель, к немцам, чуть позже отослала к отцу в Батурин и, наконец, когда гнев сына поутих и новая любовь слетела к нему с небес, а свежая — крепкая, красивая и выносливая — супруга зачала будущего императора Александра, коварного друга отправили посланником в Неаполь.

— Пусть козни строит там. Авось напорется на наваху. Неаполитанцы — горячая публика. Ты не печалься и вспоминай прошлое. Жена у тебя такая прелестница и умница, каких свет не видел. Пусть случившееся будет уроком. Верь матери, и только ей!

Матери он по-прежнему не верил. Получив в подарок Гатчину, вовсю развернул подготовку к созданию личной гвардии. Христофор Бенкендорф ни в чем отказа не имел. Ермолая Бенкендорфа цесаревич произвел в дворцовые коменданты. Христофор сам дневал и ночевал на петербургских фабриках — выбивал лучшую амуницию и к тулякам за оружием часто мотался.

— Ты с кем воевать собрался? — спрашивала мать полусерьезно. — Больно много берешь.

— С Индией! С кем еще?! — отвечал сын.

— С Индией?! Это хорошо, — говорила мать. — Давно пора.

Угрозу убить графа Андрея цесаревич чуть не выполнил в Неаполе. Отказавшись заранее жить в приготовленном доме, он, однако, во время осмотра ради любопытства, а то и с тайной целью, схватил внезапно графа Андрея за рукав и увлек в другую комнату, громко сказав:

— Flamberge au vent, monsieur lecomte![34]

Он занял боевую позицию и стряхнул ножны с лезвия шпаги. Бенкендорф и Салтыков стали между ними.

— Что подумают о русских добрые неаполитанцы! — запричитал Салтыков. — Зачем они отправляются путешествовать? Чтобы убивать друг друга? Опомнитесь, ваше высочество!

Бенкендорф мощной широкой ладонью держал цесаревича за запястье, не позволяя сделать выпад. Он чувствовал, как яростно бьется пульс. И цесаревич вдвинул шпагу в ножны. Граф Андрей насмешливо поклонился и вышел. Ему, вопреки прогнозам императрицы Екатерины, ничто не угрожало на территории Неаполя. Он находился под покровительством королевы Марии Каролины и даже вел переписку с русским двором из ее спальни в промежутках между любовными утехами.

Великая княгиня не ревновала мужа к прошлому, как и советовала ей Тилли Бенкендорф. Друг-предатель вызывал у великой княгини презрение, и она любила супруга за пережитые страдания и унижения с еще большей страстью jusqu’à la folie — до безумия! Она до подробностей поведала Тилли историю неудачного брака цесаревича. Впервые за долгие годы сердечных отношений с Тилли она не избежала эротических подробностей. Эротические причуды самого мужа она по молодости лет считала обычным проявлением всепожирающего чувства.

— Да это Шекспир, — шептала Тилли, — просто Шекспир! Бедный Павел, бедная моя подруга! Как тяжко жить с подобным грузом воспоминаний.

Несмотря на то что в Неаполе они славно провели время: слушали чудесные оперные голоса и мелодии уличных музыкантов и даже принимали участие в карнавалах, где с помощью обнаженной плоти демонстрировались самые разные человеческие возможности и пристрастия, посетили Помпею и Геркуланум, взбирались на Везувий, ощущая себя там в волнующей власти тайных мировых сил, — ни цесаревич, ни особенно великая княгиня и ее alter ego[35]Тилли фон Бенкендорф все-таки не ощущали себя полностью свободными и по-настоящему счастливыми. В последний раз бросая взгляд на Неаполитанский залив, великая княгиня сообщила Тилли о том, что граф Андрей и здесь остался верен собственным гнусным принципам. Ему мало, видно, приключений в портовых кабачках, которые он посещал переодетым в сопровождении наемных неаполитанских слуг, так он вдобавок, не очень-то скрываясь, соблазнил жену короля Фердинанда Марию Каролину, и их отношения, причем самые интимные, стали темой для шуточек рыночных торговок рыбой.