Пикник на Млечном пути - Ольга Володарская

Соломон бросился к комнате сестры, толкнул дверь, но она не поддалась.

– Симона, открой мне, – крикнул он. Но тут обнаружил в двери замок. Симона врезала его, не сама, естественно, наверное, вызывала слесаря, пока брата не было дома.

Первым желанием Соломона было схватить топор и выломать дверь. Но он взял себя в руки. Если он хочет вернуть Симону, он должен запастись терпением. Они и раньше ругались, пусть и не так серьезно: слов «отныне мы только брат и сестра» он от нее ни разу не слышал, и грехом их любовную связь она не называла. Но могла несколько дней с ним не разговаривать и отлучала от тела. Но Соломон всегда вымаливал прощение… Постарается вымолить и теперь!

Когда сестра вернулась домой, он только спросил:

– Куда ты дела вещи, что забрала у меня?

– Сожгла, – ответила Симона, после чего ушла в ванную и заперлась в ней на полчаса. Сразу после душа заварила чай и ушла к себе, буркнув «спокойной ночи».

Соломон выжидал две недели. Он совсем ничего не предпринимал. Берковичи жили как соседи. Причем сестра не оставляла без присмотра ни одну свою вещь. Даже стираное белье сушила у себя в комнате.

Наступило лето, прошла сессия. Симона с группой уехала на юг собирать абрикосы. Его даже порадовало это. Говорят, разлука маленькую любовь тушит, большую раздувает. В том, что у них большая, он не сомневался, поэтому ожидал пожара.

Симона вернулась с юга загорелая, еще больше постройневшая, красивая, как никогда, и веселая, легкая… Такая, какой была до смерти родителей. Она привезла вина и фруктов, и они чудесно посидели. Болтали, смеялись, держали друг друга за руки.

Но когда Соломон через сарафан коснулся груди сестры, она напряглась.

– Не порть все, пожалуйста, – тихо проговорила Симона.

– Я безумно соскучился по тебе, – он едва не захлебнулся эмоциями. – Разлука с тобой – пытка для меня. Наконец, ты рядом…

Симона оторвала его руку от своей груди. Отсела.

– Если ты хочешь, чтоб я и дальше оставалась рядом, никогда не делай того, что выходит за рамки братских отношений.

– То есть твой бзик не прошел?

– Я ошибалась, – задумчиво проговорила она. – Никакие мы не сиамские близнецы.

– Нет, ты была права, – горячо начал он, но Симона жестом заставила брата замолчать.

– Если б так, ты бы чувствовал то же, что и я. Так что выходит, мы просто детки с одинаковой гнильцой. Рано созревшие, лишенные стыда, заигравшиеся в свои грязные игры.

Соломон готов был спорить, доказывать сестре, как она не права, клясться в любви, падать в ноги, даже вены себе резать, но… Он понимал – все это бесполезно. Симона не изменит своего решения. И если он не хочет потерять ее окончательно, должен принять ее условия.

– Хорошо, игр больше не будет, – сказал он. – Обещаю не домогаться тебя.

– Поклянись.

Он пожал плечами.

– Хорошо, клянусь.

– Нет, не так.

– А как?

– Ты знаешь.

Да, он знал…

Им было по девять. Они подобрали во дворе раненого вороненка, отнесли на чердак и стали выхаживать. К Берковичам присоединились соседские дети. Птенец окреп и будто даже подрос. И Симона решила проверить, сможет он полететь или нет. Она высунула ладонь, на которой сидел их пернатый питомец, в окно и подбросила вороненка. Девочка думала поймать его, если он не сможет взмахнуть крыльями, но промахнулась. Птенец рухнул вниз и разбился об асфальт. Симона разрыдалась. Ей было и вороненка жаль, и стыдно перед ребятами. Они заботились о малыше, а она его погубила.

– Скажешь им, что улетел, – нашел решение Соломон. – А я пойду трупик закопаю.

– Обещаешь никому не рассказывать? – Брат кивнул. – Даже если мы поссоримся? Я помню, как ты наябедничал на меня папе, когда мы разругались из-за велика. А ведь обещал не говорить, что это я цветок разбила.

– Хочешь, поклянусь?

– Хочу.

– Как сосед дядя Миша, своим здоровьем? – Он делал это постоянно, обещая жене больше не пить, но каждый день ходил под мухой. Причем был здоров как бык, а вот супруга его часто хворала.

– Нет, ты поклянись моим, – хитро предложила Симона.

Соломон так и сделал. И с того дня нерушимая клятва Берковичей была именно такой: брат с сестрой клялись здоровьем друг друга. Когда они стали взрослее и между ними началось то, что началось, она обрела новый смысл. Когда любишь, не пожалеешь себя, но сбережешь того, кто тебе дорог… Пусть и гипотетически.

– Итак? – с нажимом проговорила Симона.

– Клянусь твоим здоровьем, – выдавил из себя Соломон.

Она просияла и, шагнув к брату, чмокнула его в лоб.

– Спокойной ночи.

Он кивнул и натянуто улыбнулся. Его ночь точно не будет спокойной.

Следующие полгода прошли без особенных событий. Отношения Берковичей наладились. Они стали такими, как в детстве. Тесными, душевными, без налета сексуальности. Вернее, так думала Симона. Соломон же мечтал о сестре еще сильнее, чем раньше, – запретный плод слаще. Но он держал себя в руках, был верен клятве. Но иногда, когда точно знал, что сестра не явится в ближайшие час-два, проникал в ее комнату (сделал дубликат ключа), надевал на себя вещи Симоны, подкрашивался ее косметикой и ходил в ее образе по дому. Иногда ласкал себя, забравшись в кровать сестры.

Нет, он не хотел быть женщиной, как мужчины-транссексуалы. Он мечтал стать Симоной. Только ею.

Зимнюю сессию сестра завалила. Но, к недоумению Соломона, нисколько не расстроилась, а с легким сердцем забрала документы из вуза, сказав, что искусствоведение не ее, она хочет петь. Брат пытался Симону вразумить, напирая на то, что родители не одобрили бы ее решения, оба считали, что начатое надо доводить до конца, но сестра отмахивалась:

– Они хотели бы видеть меня счастливой в первую очередь, а я не ощущаю себя счастливой, посвящая себя тому, что мне неинтересно.

– Но образование необходимо.

– Буду заниматься, а по осени поступать в Гнесинку.

Что-то во всей этой истории было не так. Симона не была такой бесшабашной раньше. И желания стать певицей не изъявляла, хотя имела отличный слух и голос. Впрочем, как и Соломон. Когда его голос сломался, превратился в баритон. Но петь он мог и дискантом. Голосу Симоны он подражал с легкостью. Так что в Гнесинку он, скорее всего, поступил бы легче, чем сестра. Но в отличие от нее он не бросал дел на полпути и не менял своих решений с бухты-барахты.

Симона начала заниматься вокалом. Брала уроки у бывшего преподавателя той самой Гнесинки, куда вознамерилась поступить. Соломон иногда сопровождал сестру к нему. Старик ему нравился, с ним можно было поговорить о разных вещах, не только о музыке, а еще он отлично играл в шахматы. Можно сказать, они подружились, и Берковичи порою засиживались у педагога. Как-то вечером к нему заявился внук Филипп. Он учился на третьем курсе вокального отделения Гнесинки, был красивый, развязный, до неприличия модный, обожал рок и лично знал самого Костю Кинчева. Как оказалось, Симона парня знала давно, еще с лета. Они вместе собирали на юге урожай абрикосов. При этом, когда они разговаривали, сестра старательно отводила взгляд и отвечала сухо, тогда как Филипп вел себя так, будто Симона его близкая подруга. Соломон напрягся. И засобирался домой. Сестру тоже увел, хотя внучек уговаривал ее остаться.