Илья Муромец - Иван Кошкин

Едва успели урядить черниговцев, как из степи прибежала сторожа — за Днепром появились первые печенежские отряды. Отправив вестника к Владимиру, Сбыслав собрал малую дружину — десятка два человек — и повел из города поразведать вражью силу. Оно, конечно, не дело воеводе самому языков скрадывать, да только сидеть в Киеве становилось невмоготу. Даже с добрыми вестями, что принесли черниговцы, люди в городе были нерадостны, все понимали, что, если и поспеют смоленцы и новгородцы, печенегов все равно как бы не в два раза больше получается. Ближний же Белгород, где стояли сильнейшие полки и куда ушло киевское войско, помощи до сих пор не дал, храня обиду. Из-за этого всего дух в Киеве был как на похоронах, даже князь сегодня вон чуть не плакал, и Сбыславу хотелось вдохнуть вольного степного ветра, хоть на час забыться в скачке, схватиться с врагом и выместить на нем всю тяжесть и горечь последних дней. Из города выскочили через Печерские ворота, воевода на скаку отмахнул стражникам, которые пропустили без разговоров — за это время Якунина в Киеве узнали хорошо. Едва отъехали от вала, из балки наперерез вылетел всадник на маленькой серой степной лошадке.

— Куда собрался, воевода? — скалясь, крикнул Улеб.

— Лют! — осадил коня Сбыслав. — Ты что здесь делаешь?

— Увидел, как вы по Подолу несетесь, выехал из города, стал здесь ждать.

— Как успел? — ошарашенно спросил Якунич. — Ты же говорил, у вас кони заморены?

— Мой Мышь двужильный, — усмехнулся порубежник. — Он Серков сын, Алеши Поповича коня. Так что, смотрите сами не отстаньте.

Улеб пустил своего коняшку вровень с жеребцом Сбыслава, некоторое время дружина скакала молча, уходя вдоль Днепра туда, где река, изгибаясь, резала землю на несколько поросших лесом островков.

— Что, воевода, решил на коне потешиться? — спросил Улеб.

— Угу, — ответил Сбыслав, с досадой замечая, что его конь идет широкой рысью, а лошадка порубежника хоть и трюхает, опустив голову, все же держится рядом. — Их загоны к Днепру вышли, перелезем ниже, попробуем один перехватить.

— Языка взять думаешь? — одобрительно кивнул Лют.

— Да надо бы, — сказал воевода. — А пуще того хочу душу отвести, не могу больше, в городе — что на погосте.

Лют пожал плечами — дальше ехали молча. У Горынного ручья спустились в балку, поросшую ивняком, и по ней вышли к Днепру, затем спешились, быстро разделись, увязали доспехи и одежду на спину коней и, держась за лошадиные хвосты, вошли в воду. Свежие дружинные кони плыли споро, несмотря на груз, но, к удивлению Сбыслава, конек Улеба и тут был впереди: бодро загребая ногами, вытягивая короткую шею, он тянул хозяина, и, казалось, течение его совсем не сносит. Пока дружинники выбирались на берег, Лют уже успел одеться и вооружиться и теперь посмеивался над киевлянами. Малые рукава перемахнули верхами, благо в лето коню были едва по брюхо, взобрались по откосу на вражий берег. Теперь следовало идти сторожко, и, приказав дружинникам ждать в высокой траве под холмом, Сбыслав вместе с Улебом взобрался на вершину и присел за камнем, озирая степь из-под руки. Лют, умостившийся рядом, покачал головой, заметив, что с такими воями печенегов можно скрасть лишь при великой удаче. Но удача уже улыбнулась молодым воеводам, и Якунич молча протянул руку, указывая на десяток всадников, показавшихся из-за кургана. Печенеги направлялись к берегу, собираясь, как видно, поглядеть — нельзя ли перелезть на киевскую сторону и утащить на аркане глупого русского воина.

— Бери половину моих людей — отрежете их от степи, — приказал Сбыслав.

— Твои скрадывать-то умеют? — спросил Улеб. — А то придется раньше нужного выскакивать.

— Ничего, у нас кони свежие, а их наверняка притомились, — сказал Якунич. — Пошли.

Оба скатились вниз, и дружинник споро разделил своих отроков на два десятка, первый Улеб повел по зарослям высокой травы за холм, со вторым Сбыслав встал у подножия кургана, готовясь встретить печенегов. Заросли ивняка должны были скрыть всадников, пока печенеги не подъедут совсем близко, а там уж вылетать и рубить, пока не опомнились.

— Всех не убивать — сколько можете, с коней сбивайте, нам живой полоняник нужен, — приказал Сбыслав, перехватывая копье для удара снизу.

Молодые дружинники согласно закивали, Якунич вздохнул — дойдет до дела, все равно со страху будут рубить и колоть насмерть. Печенеги выехали из-за кургана гуськом, неспешной рысью, по пояс скрытые высокой травой. Двенадцать воинов на мелких степных лошадках, у каждого лук и два тула стрел, аркан и топор у седла, у семерых копья с конскими хвостами под наконечником. Шеломы у пятерых, доспехи и вовсе у одного — степная, связанная из железных пластинок броня. Степняки ехали к засаде правым боком, и разобрать, у кого есть мечи да сабли, не выходило, но, судя по всему, этот загон шел не биться — разведывать. Печенеги были уже в половине перестрела, когда Сбыслав понял, что ветер дует с их стороны, а значит...

— Коням храп держать! — зашипел воевода, спрыгивая наземь и сжимая морду своему жеребцу.

Поздно — почуяв в печенежском отряде кобылу, конь одного из дружинников раскатисто заржал, и тут же ответное тонкое ржание донеслось из-за холма, видно, Улеб тоже не приказал, забыл, что здесь с ним не его порубежники. Печенеги мгновенно развернулись, но, к удивлению воеводы, не в степь, а на засаду, однако раздумывать было уже некогда, Сбыслав взлетел в седло, выдернул из земли копье и толкнул жеребца коленями:

— За Киев!

Он не смотрел, скачут ли за ним остальные, выбрав себе степняка в броне — наверняка старший, — воевода разгонял коня до скока, целясь копьем в плечо. С громким ревом печенеги пустились навстречу, четверо выхватили из налучий луки, и первые стрелы свистнули мимо Сбыслава.

— Русь! Русь!

Молодежь наконец выскочила из зарослей и пошла вслед за Якуничем, пусть неровно, недружно, но с гиком и свистом, кто-то взялся за лук, стрела ушла высоко. Увидев, что на них несется не один урусский дурак, а сразу десять, половина печенегов начала заворачивать коней, те, что поумнее, поняли, что уйти не получится, и с воем бросились навстречу. Коротко взвизгнул за спиной чей-то раненый конь, но Сбыслав уже не мог обернуться, враг был в десяти шагах, и воевода, прикрывшись щитом, направил копье снизу, в брюхо всаднику, зайдя левым боком. Печенег дернул коня в сторону, и граненый тяжелый наконечник ударил не в живот, а в бедро, ломая кость пробил ногу и застрял в седле. С этим было покончено, воевода бросил копье и выхватил широкий меч с золоченой рукоятью.

— Русь!

Навстречу уже летел второй, Сбыслав только успел увидеть белые от страха глаза под войлочной шапкой, и, пригнувшись под саблю, на скаку рубанул за спину, клинок ударил в мягкое, и сзади зашлись страшным, предсмертным воем. Позади отроки сшиблись с печенегами, с радостным воплем налетев вдесятером на четверых. Эти справятся, но оставались шестеро степняков, что пошли наутек, и Сбыслав пустился за ними, надеясь, что свежий конь догонит уставших. Сунув меч в ножны, он выдернул из налучья тугой лук и, наложив стрелу с широким наконечником, выстрелил в того, что уходил последним. За те полгода, что служил князю неотъездно в Киеве, рука воеводы стала не та, и первый выстрел ушел стороной.